Давно.
– Давненько я не брал в руки шашек, да? – засмеялся парень.
– Если бы знатье, что Серегой будут так интересоваться, приглядывался бы, записывал, на худой конец. А то жили и жили. У него в Москве свои дела, у нас – по-крестьянскому. Серега и Серега. Поэт. Зайдет – хорошо, не зайдет – значит, некогда. Раз на свадьбу приезжал, по-моему, за год до смерти. Двоюродного брата. С женой ли, с кем. Черная, наподобие грузиночки, с косой, развитая девушка.
– Галя.
– А кто его знает! Папиросочку можно?
– Она застрелилась на его могиле, – сказал парень.
– Он с двумя наезжал: год с одной, год с другой.
– Может, это балерина? Айседора?
– Айседору он уже бросил, нет.
– Шаганэ ты моя, Шаганэ?
– Вот чего не знаю, того не знаю. Шаганэ – это грузинское?
– Армянка! – сказал парень и как-то противно потер руками.
– Нет, тогда нет. Помню, на свадьбе горшки бил, в шубу рядился. А потом я с охоты шел, он с ней в лугах мне попался. Коня отобрал у мужика, ее наперед посадил, сам к ней спиной и бьет кобылу по заду. Смеху было! Чудак. Они все такие, видать… И Пушкин тоже… Все. А? Насчет политики не знаю. Не хочу врать. А? В это нам с вами вдаваться трудно. Кто мы, откуда – это наши родители знают. Я вам могу сказать строго по секрету, об этом не надо бы рассказывать. Отец у них был лапоть. Они немирно жили, годами поврозь.
И старик осторожно передал деревенскую сплетню.
– А я у вас тоже хочу спросить. Вот сколько у меня бывало вашего брата, и все задаю вопрос. С тех пор, как Сергей похитил себя, больше сорока лет прошло. А чего раньше-то…
– Так это я-ясно, – сказал парень и встал. – Тут, батя, надо сесть, выпить, и тогда выясним. Запросто.
– Дорогу к вам надо проложить, – перевел разговор мужчина. – Места красивые, больше поедут, и вам неплохо. Рыба есть в речке?
– Е-есть, – сказал старик. – Дайте еще папиросочку. Рыбка еще водится.
Старик прикурил и засобирался домой.
– Спасибо за откровенность, – сказал мужчина.
– Не за что. Ночевать есть где?
– Устроимся, – сказал парень. – Старуха не примет, к молодой пойдем, – пошутил парень и повернулся к улице. Старика он мгновенно забыл.
«Здесь все так просто… – вспоминал я Таню Зуеву. – Такое волнение, когда подходишь к домику…» Да так и есть: кто понимает живых, тот поймет и мертвых.
Я не повернул к тете Нюше, а пошел к околице, мимо заколоченного крест-накрест досками дома с рябиной, к Федякину. Солнце давно уже светило чужим краям. Месяц-помощник еще висел над другими деревнями. Ходили раньше под ним девицы по воду и, окуная ведра в белые пятна, заглядывали на тех, по ком вздыхали. Не мог я сейчас не вспомнить о них и о песнях, всеми забытых, потому что ночь, звезды, черное слепое пространство приближают
