старшую группу. К тому моменту я понял, что фотографировать подростков намного сложнее, чем детей, и решил задать себе максимально высокую планку.
В начале июля мы выехали на поезде в Псковскую область. Нас привезли рано утром и поселили в большом деревенском доме в неподалеку от интерната. Условия были спартанские: мы жили по 6–8 человек в комнате, обедали на лужайке во дворе, справляли нужду в кусты, стирались и мылись на речке. Всего в лагере было около 20 волонтеров – в основном ребята из Москвы и Петербурга, но было также несколько иностранцев. Каждый день мы работали по 8 часов наравне с воспитателями и персоналом: проводили занятия, устраивали конкурсы, игры и соревнования. Если закрыть глаза на то, что дети ели пластилин, а шизофреник Стас попытался воткнуть мне в горло канцелярские ножницы, все было, как в обычном пионерском лагере.
Моя группа называлась «второй рабочей»: главной характеристикой ее обитателей была трудоспособность и физическая выносливость. Умственно отсталые подростки находились вперемешку с обычными пацанами, которых отправили в дурку за плохое поведение и побеги. Хотя «обычными» многих из них можно было назвать лишь условно: годы, проведенные в психоневрологическом интернате, оставили отпечаток. Некоторые не умели писать и читать, а в сумерках сознания возникала мешанина из реальности, фантазий и избирательной памяти о прошлом.
Каждое утро начиналось с линейки. Старшие ребята держались особняком и принимали участие в общих мероприятиях со снисходительным одолжением. Было понятно, что их интересовали не игры и конкурсы, а сами волонтеры – новые лица в этой забытой богом деревне. Я отметил у пацанов сильнейшую интуицию: им хватало нескольких минут, чтобы раскусить человека, найти его больную мозоль или ахиллесову пяту. Они могли не сговариваясь начать травить какого-нибудь гордого или заносчивого вожатого, и в то же время крайне тактично и нежно вести себя с беззащитной девчонкой, которая за месяц работы ни разу не произнесла матерного слова.
Со временем мы перестали имитировать бурную деятельность, а вместо этого сосредоточились на том, что действительно было интересно и нам, и ребятам – на долгих прогулках летними вечерами и бесконечных разговорах о жизни, людях и личных историях. Мы уходили из интерната, забирались под старые купола разрушенной церкви, гуляли в лесу и часто возвращались в корпус затемно.
Очень скоро я сблизился со своими подопечными. Тяжелое положение ребят и полная безысходность произвели на меня столь сильное впечатление, что собственные проблемы отошли на второй план.
Все эти наркотики, творческие метания и неустроенность выглядели мелочно. Я хотя бы догадывался о личной вине в собственном положении; ребята же на самом деле оказывались заложниками чудовищных обстоятельств – трагедий, разрушивших их жизни еще в детстве.
Лагерь кончился большим скандалом.
Разброд и шатание, опоздания и наплевательское
