у него словно жернов висел на шее, служили серьезным препятствием для нежных чувств, подавляли готовый сорваться с губ вздох, распиравший его железные легкие, и удерживали мистера Хелстоуна от нашептывания Ханне предложения руки и сердца.
Вероятно, что она и вышла бы за него замуж, если бы он предложил; ее родители наверняка одобрили бы этот союз. Для них не представляли препятствий ни его преклонные годы, ни загрубелость сердца, и поскольку он служил приходским священником, жил в хорошем доме и якобы владел собственностью (хотя тут все ошибались: каждый пенни из пяти тысяч фунтов наследства, доставшегося от отца, мистер Хелстоун потратил на постройку и материальное обеспечение новой церкви в родной деревушке в Ланкашире, поскольку был натурой широкой и, если результат его устраивал, никогда не сомневался в необходимости великодушной жертвы), родители с удовольствием поручили бы Ханну его нежным заботам и щедрым милостям без малейшего колебания. И тогда уже вторая миссис Хелстоун повторила бы в обратном порядке тот же цикл жизни насекомых: весь медовый месяц порхала бы восхитительно яркой бабочкой, а остаток своих дней ползала бы убогой раздавленной гусеницей.
Малютка Свитинг расположился напротив блюда с пирожками, между миссис Сайкс и мисс Мэри, которые наперебой подкладывали ему то джем, то сдобные лепешки. Он чувствовал себя на седьмом небе и казался счастливее короля. Свитингу нравились все мисс Сайкс сразу, и они все любили его. Он считал их бесподобными девицами, достойными составить счастье порядочному джентльмену. Благостный момент омрачало лишь одно: мисс Дора сегодня отсутствовала, а ведь именно ее он втайне надеялся когда-нибудь назвать «миссис Свитинг» и мечтал отправляться с молодой супругой на чинные прогулки, ведя ее по деревушке Наннели словно королеву. Если принимать во внимание только размеры, то пышнотелую Дору вполне можно было считать королевой: со спины она выглядела как упитанная леди лет сорока, – зато личико имела доброе и миловидное.
Чаепитие близилось к завершению. Оно закончилось бы гораздо раньше, если бы Донн не продолжал упрямо сидеть над остывшим чаем, в то время как остальные давно все допили и доели, да и сам он успел отдать должное угощению. Гости нарочито вздыхали, выражая нетерпение, отодвигали стулья от стола, беседа начала иссякать и вскоре прекратилась. Тщетно Каролина переспрашивала, не хочет ли Донн горячего чая, ведь его напиток давно остыл: он и не допивал его, и не желал оставлять. Вероятно, ему казалось, будто таким образом он придает себе важности, что быть последним – почетно, а заставлять других ждать может лишь важная персона. Поэтому Донн тянул, пока разговор не стих совсем. Под конец не выдержал даже сам хозяин, до сих пор слишком увлеченный приятной беседой с Ханной, и нетерпеливо воскликнул:
– Кого же мы ждем?
– Наверное, меня, – беспечно заметил Донн, довольный тем, что столько человек зависят от его прихотей.
– Еще
