той же верхней полке. Ять видел эту книгу впервые.
– Реестр? – спросил он.
– Кто бы знал, какой это реестр, – вздохнул Клингенмайер. – Ну, как вам книжка?
– Занятно, – улыбнулся Ять.
– Она ваша. Да, да, это я вам дарю. Возьмите, и никаких денег, все равно она стоит больше, чем у вас есть.
– Спасибо, – сказал Ять. – И откуда вы все знаете?
– Что знаю?
– День рождения у меня нынче, – сказал Ять. – Тридцать пять лет как одна копеечка.
– Поздравляю, – кивнул Клингенмайер. – Не знал, ей-Богу. Выбирайте подарок.
– Так ведь уже…
– Нет, это я приготовил заранее, не догадываясь, что у вас праздник.
– Я бы попросил у вас ароматической соли, той, что вы поджигали на собраниях. Если, конечно, это не тайна, не раритет…
– Раритет, – кивнул Клингенмайер, – но для вас найдется. Пойдемте, попьем чаю, там и отсыплю.
Они прошли в заднюю комнатку, где проходили собрания. Клингенмайер поставил на спиртовку небольшой медный чайник, в котором заваривал свои травы, отравы, отвары, – отпер шкатулку и вынул из нее бумажный пакетик.
– Но учтите, на обычных свечах порошок не действует, так что придется дать и свечу. Впрочем, праздник есть праздник. Я вам все это вручу с открыткой.
Ять впервые удостаивался послания от Клингенмайера. Антиквар присел к столу, обмакнул вставочку и задумался. Лицо его было меланхолично и мечтательно. Наконец он решительно начертал несколько слов, подул и протянул Ятю открытку – немецкую, рождественскую, с маленькими пятнистыми оленятами, умильно заглядывавшими в окно идиллического домика.
Ять прочел:
«Вот напоследок для тебя подарок – свечи огарок. Храни его и не давай в обиду другому виду».
Подпись была витиевата и размашиста, почерк округл, но изящен. Ниже с немецким педантизмом проставлена была дата.
С этой даты и начался для Ятя отсчет главных пяти месяцев в его жизни.
День своего упразднения, 23 декабря, Ять помнил в подробностях. Вероятно, и впрямь существует всечеловеческий беспроволочный телеграф, потому что с утра в его квартиру на Зелениной потянулись посетители – люди по большей части совершенно ненужные. Больше всего это было похоже на отдание последнего долга Разумеется, с утра Ять, как и бессознательно валившие к нему гости, ни о чем таком не подозревал. Первым принесло Трифонова. Кого не хотелось видеть, так это Трифонова. Вообще хотелось сочинять, впервые за несколько недель пришел настрой, – вдобавок накануне Ять вымылся, что в последний месяц никак не удавалось. Ритуал мытья был теперь тяжел, сложен, заниматься им надлежало с раннего утра, на свежую голову. Чистый, довольный, с непросохшими еще волосами, закутавшись в оба халата, сел он к столу – и тут скрежетнул звонок; чертыхаясь, Ять пошел к двери.
– Здравствуйте, здравствуйте, – сопя, отдуваясь, повторяясь, не давая вставить слова,
