усталости непутёвого супруга. Её божество не должно было страдать от всего этого! Эльза верила или делала вид, что верит, и скандала удавалось избежать. Но что самое удивительное, Горецкий никогда не сопротивлялся Любашиным усилиям. Громким успехом у дам, девушек и почти девочек, в изобилии кружившихся вокруг его известности и денег, он словно пытался компенсировать творческие неудачи. И при этом смертельно боялся потерять свою холодную надменную Эльзу, которую, казалось, совсем не трогали его романы и похождения. Так казалось всем, кроме Любаши. Она одна знала, что творится в душе несгибаемой и неприступной Эльзы Морозовой.
Это случилось апрельским поздним вечером, почти ночью. Наконец-то утихли непрекращающиеся телефонные звонки, весь день донимавшие бедную Эльзу. Каждый, кто хотя бы однажды сталкивался с ней лично, не говоря уже о близких знакомых, считал своим долгом сообщить ей новость, и так не сходившую с телеэкранов: Велемир Горецкий официально признал близнецов, родившихся у молодой и подающей большие надежды актрисы. Два мальчика, Пётр и Егор, будут носить его фамилию! Звонивших раздирало любопытство: как реагирует Эльза? знала ли она об этой связи? будет ли развод?! Но эти животрепещущие вопросы замирали на губах доброжелателей, когда они слышали в трубке ледяное Любашино «Алло! Говорите!» Следующая фраза «Эльза Валерьевна в Германии на съёмках и подойти к телефону не может!» начисто отбивала охоту общаться, никого при этом не удивляя: Эльза была востребована. Сам Горецкий дома не появился: где-то отсиживался, трусливо отключив телефон. Любаша знала это точно, потому что звонила ему каждые 15—20 минут. «Абонент временно недоступен. Оставьте сообщение…» Любаша весь день тревожно суетилась на кухне, готовя то куриный супчик, то спаржу под лёгким соусом, то любимый Эльзой яблочно-сельдерейный сок. Но напрасно. Бледная Эльза, неподвижно застыв в глубоком кресле, что стояло в холле у окна, едва уловимым покачиванием высоко поднятой головы отвергала все попытки накормить её. А седьмую чашку крепчайшего кофе Любаша ей не дала, попытавшись заменить её стаканом тёплого молока с мёдом. И тогда это случилось.
С глубоким, каким-то животным стоном Эльза выбила стакан с молоком из Любашиных рук, вскочила с кресла и, задушенно вскричав: «Боже мой, боже!» бросилась в свою спальню. И там, упав ничком на кровать, разразилась рыданиями: некрасиво, с подвываниями, затяжными прерывистыми всхлипами, сморканием в полотенце и хриплыми повизгиваниями. Любаша стояла рядом и ждала. Она понимала: мраморной Эльзе нужно прореветься, чтобы не угодить в больницу с нервным срывом. Минут через двадцать силы и слёзы у измученной женщины кончились, и она отдалась во власть Любаше: икая, покорно пила успокоительное и травяной чай, дала себя умыть и уложить и, ещё изредка судорожно вздыхая, уснула под совсем немелодичное Любашино пение про чёрного кота… А в самый сумрачный и тяжёлый предрассветный час у несчастной
