смотреть на чужие носки! А если меня стошнит? – поинтересовалась Ната.
Чимоданов хмыкнул. Не далее как позавчера утром он имел возможность наблюдать, как Ната училась гадать по крысиным внутренностям. Однако гадание не заладилось с самого начала, причем, по утверждению Улиты, потому, что Ната, потроша дохлую крысу, жевала резинку.
– Это неуважение. Магия такого не любит, – заметила Улита.
– Подумаешь… Плевать… – сказала Ната.
Теперь она сидела за столиком, на котором Мария Медичи держала некогда отрубленную голову своего фаворита, и пила чай, размешивая в чашке сахар серебряной ложечкой. Это была ложка знаменитого аптекаря-отравителя, проживавшего в городке N. Тульской губернии в середине XIX века. Рядом лежал маленький колбасный ножик, с которым Яшка-каторжник подстерег на постоялом дворе двух купцов.
Да-да, все предметы в каминном зале имели именно такую невеселую историю. Так, взяв со стола случайный огрызок карандаша, можно было с уверенностью предположить, что либо его воткнули кому-нибудь в глаз, либо Лаврентий Берия, сидя дома на диванчике под фикусом, делал им пометки на служебных бумагах.
Первое время Мефодию и остальным не слишком приятно было находиться среди подобных предметов, однако вскоре они привыкли. Ну стул и стул, стол и стол, нож и нож. Человек так устроен, что ничему не ужасается бесконечно. Какая разница, кто, когда и кого, если дрова в камине, согревавшем некогда великого инквизитора, потрескивают так по-домашнему уютно? Возможно, в этом и состоял план мрака – постепенно, шаг за шагом, уступка за уступкой, размывать способность удивляться и ужасаться, отодвигать границу дозволенного, пока, наконец, дозволенность не станет всевозволенностью.
Из-под стола выскочил Зудука, единственный из рукотворных монстров Чимоданова, которого он взял с собой. Прихрамывая, Зудука направился к Мошкину, за шнурок волоча за собой кроссовку.
– Ты ее нашел! Умница! Хороший мальчик! – умилился Евгеша.
Зудука торопливо ковылял к нему, то и дело зачем-то оглядываясь.
– Не надо! Не советую! – лениво сказал Чимоданов, отрезая ножиком Яшки-каторжника вафельный торт.
– Почему? Это же мое! – удивился Евгеша. Кроссовка уже была в его руке.
Зудука, которого он как раз собирался поблагодарить, не дожидаясь поощрения, удирал со всей возможной поспешностью.
– Я не знаю, что там с твоим ботинком, но на твоем месте я не надевал бы его… – задумчиво продолжал Петруччо.
– Да, но…
– Ты ничего подозрительного не замечаешь? Так и есть! Фитиль тлеет! Кидай его, идиот!
Мошкин послушно бросил. Белая вспышка подбросила кроссовку и разодрала ее в клочья. На шторах заплясали языки пламени. Евгеша затушил их водой, покинувшей графин, стоило ему взглянуть на него.
– Зуду-у-ука! – потрясая кулаками, вопил Чимоданов. – Зуду-у-ка! Я тебя сейчас буду убивать!
Лысый монстр, хихикая, забился под диван, на котором актер, игравший Отелло, переусердствовав, задушил некогда
