за Элкой, мне казалось, что с ней происходит что-то сродни болезни – иначе объяснить, как моя умная, саркастичная и амбициозная подруга вдруг споткнулась об этого примитивного Берга, я не могла. Она всерьез обсуждала его отзывы о просмотренном фильме (решила подтянуть парню культурный уровень и всерьез занялась его образованием), которые сводились к междометиям и неоконченным предложениям, типа «как бы оно да, зашло» или «ишь ты, как бывает». У меня вылезали глаза на лоб, когда Элка, остроумная и интеллектуальная барышня, объясняла эти непрожеванные комментарии как «глас народа», «интуитивное восприятие искусства» и «считывание контекста подкоркой».
Как только Гриша появлялся рядом с ней – Эллу было не узнать. Краснела, бледнела, кидала на него взгляды раненой лани, смеялась несмешным шуткам и каменела, как истукан с острова Пасхи, стоило ему кинуть одобрительный взгляд на какую-нибудь симпатичную особу женского пола.
Помню, как она мне пересказывала свой разговор с Гришиной матерью. Это была поздняя стадия их романа, незадолго до того, как они окончательно расстались. В тот момент ее влюбленность еще цвела и полыхала.
Мать Гриши была простой русской теткой, родом откуда-то вроде Малого Зажопинска или Верхних Трахунов. Приехала учиться в Новосибирск, не поступила, пошла работать на хлебокомбинат да так там и застряла. Самой большой жизненной удачей она считала то, что ей удалось подцепить Виктора, Гришиного отца, который и нес в их семье немецкое начало, попасть, так сказать, в «культурную семью» (ударение в последнем слове ставилось почему-то на букву «е»). Она, по доброте душевной, однажды взялась поучить Элку, как правильно нужно общаться с ее сыном.
– Эл, во-первых, краситься надо, а не как ты – дезиком шмыг, духами прыск, расческой возюкнула туда-сюда и пошла. Гриша такого не любит. Вот у него Марина была, до тебя. Вот та – да, час могла ресницы красить, не меньше. Выйдет из ванной, посмотрит на меня – а они аж стучат, когда она моргает. И блондинка она была, Гриша любит у нас блондинок. Ты подумай, мож, покрасишься?
Элла в ответ (я прямо представила это себе все отчетливо, хотя свидетелем разговора не была):
– Ыы… Аа… Да я, как бы…
– Вот, – продолжала мамаша, воодушевленная отсутствием отчетливого сопротивления. – И еще, значит, что ты к нему так сухо обращаешься? «Гриша» там или того хуже – «Григорий»? Вот Марина – она ласковая была, называла Гришана нашего «моя кукурузка», «моя кловуняшка».
«Кукурузка» с «кловуняшкой» Элку добили. Не способная к активному сопротивлению, она, шатаясь, вышла из кухни и сказала Грише, что подождет его внизу, у подъезда. И это Элка, наша Элка, которая за меньшее могла сровнять оппонента с плинтусом!
Это все было ужасно смешно, но и тревожно одновременно – по крайней мере, для меня. Смешно было потому… Ну, потому, что это мгновенное поглупение и зависание не может не быть смешным. Это как поведение пьяного глазами трезвого
