знаешь, что я про твои грехи думаю.
– Знаю. Ты что свои грехи, что чужие – таковыми не считаешь. Да только Господь-то все видит!
– Пусть смотрит.
– Не говори так!
– Не буду. С Марьей-то говорила?
– Нет. Благословила только. Ох, змей ты искуситель, а не царь православный!
– Ну вот, снова здорово! Я думал, ты с ней поговоришь да на путь истинный наставишь.
– Случилось чего? – встревоженно спросила Ксения.
– Да нет покуда, но может случиться. Уж больно своенравная девка растет. Пока маленькая, это забавно, а вот заневестится – хлебнет горя.
– Отчего это? – закручинилась игуменья.
– Разбаловали… ну ладно, я и разбаловал тоже. Сама знаешь, мои дети далеко, а Машка – рядом. Авдотья перечить и думать не смеет, а Анисим тот еще жук…
– Ты обещал ее за море увезти.
– Хоть в Стокгольме, хоть в Мекленбурге судьба у нее все равно одна – женская! Да и неспокойно в Европе скоро будет. Вон в Чехии уже заполыхало.
– А от меня чего хочешь?
– Не знаю, Ксения, а только повязала нас с тобой эта девочка.
– Жалеешь, поди, что искать ее взялся?
– Нет, царевна, много есть дел, о которых жалею, а про это нет. Она мне как дочка теперь.
– Странный ты.
– Разве?
– Еще как. Роду ты высокого и престол тебе с отрочества уготован был, а ты его будто и не хотел вовсе, а потому тебе судьба, словно в наказание, другой престол дала.
– В наказание?
– А как же, тебе ведь трон в тягость! Тебе бы коня, да ветер в лицо, да саблю в руки! Ты ведь и строишь если что, так сразу смотришь, как оборонять будешь. А если ремесло или хитрость[11] какую заводишь, так для того, чтобы рати водить способнее. Слух прошел, будто королевич Владислав войско собирает на Москву идти… а был бы поумнее он, так сидел бы дома да не будил лиха. Потому что тебе это только и надобно и ты этого похода ждешь больше него!
– Эко ты…
– Подожди, царь православный, не закончила я еще! Молод ты, и собой хорош, и женщины тебя любят, и ты их. Да только ни одну из них ты счастливой сделать не сможешь, и не потому, что человек ты плохой, а просто судьба у тебя такая. И коли ты добра Марии желаешь – оставь ее в покое! Пусть растет как растет, пусть не знает, кто ее родители, лучше ей так будет.
– Отчего же лучше?
– Да оттого, что близ престола – близ смерти! Я через то сколько горя приняла… и потому единственной своей дочери такой участи не желаю. Оттого и видеться с ней не хочу, и забота наша с тобой ей не нужна. Уж если Господь ее до сих пор хранил, так неужели ты в гордыни своей думаешь, что лучше с тем справишься? О детях хочешь заботиться? Так о своих побеспокойся, герцог-странник. Если бы ты хотел этого, так давно бы и жену сюда привез, и детей, и в купель их волоком затащил!..
Голос царской дочери сорвался, и она замолчала, но уже скоро справилась
Хитрость –
