Делать-то что?
– Ох, и бестолочь же ты, Артемий! Живи и жди знаков. Василиса тебе знаки станет подавать, а ты слушайся. Она подскажет тебе, когда и что делать. Когда сыночка встречать, когда в привратники…
– Какие знаки-то?
– Да не сказать и какие… Как Василисе вздумается, так и подаст. Во сне ли явится, наяву ли придет… Ты слушать должен, а послушав, увидеть, распознать, знак это или блазнится… Погоди, погоди!.. Ой, еще забыла предупредить! Только судьбу свою береги, не изврати!.. Не спасешь тогда врат божьих…
Бабка всхрапнула, закрыла глаза и умерла.
И уже мертвая сказала:
– Никому не сказывай, что поведала тебе. Ни бодрым, ни сонным, ни живым, ни мертвым… Не живым, не мертвым, а только верным людям. Да хару береги, хару…
– Какую хару-то? – спросил Артемий. – Эй, погоди!.. Ты про что говоришь-то?
Она уже не слышала, поскольку сказала облегченно:
– Ну вот, и пошла я в Горицкий бор…
Только тогда вылетела ее душа на волю, словно резвая птица, разбив глазок в окне.
Когда стекло осыпалось, люди на улице всполошились, в избу вбежала Люба и к покойной:
– А мне скажешь что? Откроешь? Ты ведь обещала, как отходить станешь!..
– Да она уж отошла, – сказал Артемий.
– Как – отошла? – взъярилась внучка. – Я вот ей отойду! Быстро на ноги подниму!..
Схватила кочергу и давай лупить бесчувственное тело. Артемий сгреб ее в охапку, вынес на улицу и окунул в кадку с водой.
– Остынь, дуреха, померла бабушка…
– Она же посулила мне знахарство передать, – заплакала Люба. – Говорила, последней тайне научу, ключик тебе дам…
– Что теперь реветь-то? – попытался утешить Артемий. – Видно, не захотела…
– А тебе она открыла что? Все мне расскажешь, чему научила!
– Обожди, давай сначала похороним бабку, домой приедем…
– Нет, сейчас говори! – взъерепенилась жена. – Покуда тело не остыло. Иначе забудешь или знахарство силу потеряет!
– Да не скажу ничего, и не проси! – отрубил Артемий. – А будешь приставать, так подол заверну и розгой отстегаю.
Люба за четыре года норов мужа узнала, потому язык прикусила, а после похорон ласковая сделалась и давай ненароком про бабку свою разговоры заводить, верно, полагая, что он проболтается. Артемий же слово держал, и, как Люба ни билась, ничего от него не услышала.
– Коли ты молчишь, так и я буду молчать, – заявила она. – Еще почище твоей Василисы!
И стала делать все назло. Никитка, например, за день соскучится и лезет к отцу на колени. А Люба на глазах-то ничего не скажет, а потом исподтишка розгой сына отстегает и уши навертит – не лезь к отцу, не лезь к отцу! – потом в чулан посадит. Раза два Артемий подобное заметил, сделал строгое внушение, да видно, не дошло до разума: однажды неурочно с пожни вернулся и снова застал порку. Отнял розгу.
– За
