гибридные операционные и даже морг – что угодно, только не неврологию. Тем не менее я был непреклонен. Профессор попробовал еще раз свернуть в сторону МРТ, но в итоге сдался и усадил меня за столик в кафетерии клиники. Пару минут он теребил очки, а потом, как-то хитро улыбнувшись, предложил мне рассказать, каких пациентов я планировал увидеть в их неврологическом отделении. Я немного удивился такому повороту событий, но быстро ответил, что неплохо было бы увидеть, например, пациентов после инсульта.
Профессор снова улыбнулся и объяснил мне, что пациенты с инсультом лежат не в неврологии, а в реанимации с последующим переводом в реабилитационный центр больницы. Тогда я потребовал пациентов с болями в спине. Профессор предложил мне посмотреть на них в амбулатории или в нейрохирургии. Дело приобретало неожиданный оборот. Я предположил, что пациенты с боковым амиотрофическим склерозом (эту патологию еще называют болезнью Стивена Хокинга), если они есть в больнице, все-таки будут лежать в неврологии, но вновь ошибся. Таких пациентов было двое. Один лежал в реанимации, а другой находился в отделении паллиативной помощи. Я немного удивился, но решил продолжить свои изыскания. Несколько пациентов с полинейропатиями (поражением периферических нервов) находились в профильных отделениях, согласно основному заболеванию, которое и стало причиной полинейропатии. Два пациента были в эндокринологии, еще три в отделении токсикологии. Пациент с энцефалитом лежал в инфекции, а пациент с менингитом – в реанимации. Три пациента с невралгией тройничного нерва готовились к операции в нейрохирургии. Двух пациентов с обострением рассеянного склероза лечили в дневном стационаре. Еще четыре пациента проходили обследование в диагностическом отделении. Моя последняя надежда – пациенты с болезнью Паркинсона – проходили амбулаторное лечение в реабилитационном центре.
Сказать, что я был в шоке, – это не сказать ничего. Профессор мило улыбался и ждал моих дальнейших предположений, однако я уже понял, что его так развеселило. В огромной клинике не было отделения неврологии. Ни одного. После того как я сообщил о своей догадке профессору, он рассмеялся и сказал, что ему было как-то неловко сказать мне об этом сразу, ведь я так надеялся посетить настоящую немецкую неврологию. Как позже рассказал мне профессор, у них было неврологическое отделение, где работало 5 неврологов, которые одновременно преподавали неврологию ординаторам. Только вот коек у них не было. Они вели консультативный прием по всей больнице и лечили пациентов там, где те находились на момент осмотра.
Этот случай заставил меня пересмотреть свои взгляды на будущую профессию. Я ведь проходил ординатуру в клинике, в которой было больше 200 неврологических коек, и всегда считал, что невролог – это врач, работающий в стационаре. Как оказалось, в цивилизованном мире, где не принято держать пациента на койке больше необходимых для постановки диагноза 2–3 дней, потребность в неврологических
