идей. И когда в 1940 году в Латвию пришла советская власть, Носке и Янкель были просто счастливы.
Носке получил благословение отца на переезд в Ригу для поступления в Рижское пехотное училище. Его будущее – бывшего бедняка из простой трудовой семьи – казалось удивительно привлекательным и романтичным: молодой офицер на службе идей коммунизма.
– Почему сразу выгнали? – вопросом на вопрос ответил Носке матери. – Меня оттуда не выгонят, не надейся. Я там один из лучших, – с гордостью произнёс он.
– Ну, конечно, ты из лучших, – обнимая сына, с любовью прошептала Дора. – Кушать будешь? Я как раз твои любимые куриные котлеты и пюре приготовила – всё, как ты любишь.
Тревога, засевшая в груди Носке, улетучилась при нежном прикосновении материнских рук. Они безумно любили друг друга и втайне гордились этой любовью, никогда не выражая её вслух. Дора иногда описывала своим знакомым, как сын сердится или смеётся, какие у него сильные руки и пальцы, как прямо он ходит, играет на мандолине и поёт приятным баритоном. И глаза у него при этом из сердитых, – серых и стальных, – превращаются в горячие добрые глаза молодого коня.
Носке же, в свою очередь, мог разглядывать часами свою молодую мать, при этом, не говоря ни слова. Одного обожающего взгляда его было достаточно, чтобы понять, что он чувствует.
– Конечно, буду. Котлеты с пюре, – радостно проговорил Носке. В казарме их кормили в основном кашей и безвкусными овощами с курицей.
Носке присел за стол рядом с родителями, Сара уселась ему на колени, а мать засуетилась, накрывая на стол.
В этот момент в дверь постучали и, не ожидая ответа, вошли один за другим трое мужчин. Двое были офицерами Красной армии, а третий, в штатском, оказался знакомый Носке еврей Виктор Шорин, руководитель комсомольской организации Даугавпилса…
…Атмосфера на партсобрании мгновенно накалилась после того, как полковник Петров обозвал уважаемого Носона Яковлевича предателем родины. Образовалось два лагеря: латыши, симпатизирующие Носону Яковлевичу и втайне завидующие его возможности уехать из Советского Союза; и русские, пожилые коммунисты, не любившие ни латышей, ни евреев. Во всеобщей словесной перепалке участвовали почти все, кроме двух евреев, – Носона Яковлевича и Бориса Леонидовича, преподавателя прикладной математики, который как воды в рот набрал с начала партсобрания. Носон Яковлевич болезненно воспринимал происходящее вокруг него и через минут двадцать внезапно поднялся:
– Я хочу сказать, товарищи, что и Латвия, и Советский Союз, и вы все – мне дороги. Я никогда сионистом не был и еду в Израиль, только чтобы быть рядом со своим любимым сыном. Ради этого бросаю привычный дом, карьеру, коллег. Поймите, иначе поступить не могу, – заключил он с болью в голосе. И все сотрудники, знавшие характерный стальной блеск его глаз, моментально поняли,
