Егор!
– Фамилия, спрашиваю!
– Чехонин.
– Неправильно! Еще раз!
– Егор Чехонин. Георгий Артурович Чехонин.
– Из дворян?
– Кончай, Партизан, дети проголодались с дороги. – Толстая женщина отодвинула его, зазвенели браслеты. – Сейчас чай будем пить. Вениамин, – обернулась она к Пыркину. – Вы не возьмете на себя эту задачу?
– С удовольствием, Марфута, – ответил Пыркин. И уничижительное имя прозвучало в его устах уважительно, почти подобострастно.
– А ты выпить принес? – спросила Марфута.
– В некотором смысле одна сохранилась.
Пыркин вытащил из-за пазухи последнюю бутылку водки.
– Пришлось от нелюдей отбиваться. Жулик спас.
– Да, – произнес Партизан. Непонятно было – с маленькой буквы его произносить или с большой. – Теряем людей. Ты за Жуликом получше смотри, сведут его у тебя.
– Ты точно знаешь? – спросил Пыркин.
– Сейчас только что проезжал самокатчик из дворца, – сказала Марфута. – Узнавал, не держим ли мы животных. Я спросила, каких животных он имеет в виду. Есть указание, говорит, привезти на Киевский собаку. Очень они ее там хотят испытать. Сюда, говорят, только люди попадают. А животные не попадают.
Жулик словно почувствовал, что речь идет о нем, подбежал к Пыркину и улегся у него в ногах.
– Не попадают, не попадают, – проворчал Пыркин. – Неужели хуже людей? Неужели у него тоже не бывает чувства полной безысходности, когда тебя никто не любит и все хотят на живодерню отдать?
Пыркин пошел в дом, а Жулик затрусил за ним, что вызвало реплику Партизана:
– Собакам не место в доме.
– Помолчал бы! – огрызнулся Пыркин.
– Пока что я руковожу нашим небольшим коллективом, – сказал Партизан.
Егор спросил Люську:
– Ты есть хочешь?
Спросил, потому что вспомнил, как сам он был голоден совсем недавно, новогодней ночью.
– Не знаю, – ответила Люська. – Погляди.
Между бытовкой и рекой на площадке грудой лежали цилиндры, шляпы, фуражки, каски и кепки.
Марфута перехватила взгляд Люськи и ответила за Егора:
– Это Партизан собирает. Ему все носят. Он по размеру ищет и по форме. У него голова как груша.
И Марфута засмеялась, оставив Егора в недоумении, шутит она или нет.
– А почему он Партизан? – спросила Люська.
– Пускай сам скажет.
– Пожалуйста, я готов, – ответил Партизан. Он уселся на стул с рваным мягким сиденьем, что стоял, прислоненный спинкой к голубой стенке бытовки.
Изнутри зазвенело.
– Пыркин опять чашку разбил. На него не напасешься, – сказала Марфута. – У него руки дрожат от алкоголизма. Алкоголизма не осталось, а руки дрожат.
– А ты бутылку в холодильник
