и продуктов. Плыть по реке пришлось почти сутки. Семен Игнатьевич смотрел на Катю, не отрываясь, и она, кажется, начала кое-что подозревать, однако виду не подавала, а наоборот, все время вела разговор о предстоящем возвращении в Шкотово и об огромной радости, которую это ей доставляло, так как она получала возможность продолжать учение. Может быть, именно поэтому он так и не набрался смелости, чтобы рассказать ей о своем чувстве. Так ни о чем не договорившись, они и доплыли до устья реки. Вероятно, поэтому Семен Игнатьевич и не покинул Уську.
А если бы он открылся Кате Пашкевич? Кто знает, может быть, вся ее жизнь, да и жизнь Бориса Алешкина в дальнейшем пошла бы совсем другим путем.
Но ведь так можно предположить что угодно.
Жизнь повернулась по-другому, значит, так было нужно.
Вернемся к семье Пашкевичей. Приехавшие не без некоторой опаски в конце августа 1924 года в Шкотово, Петр Яковлевич, его жена и их сын увидели, что все страхи, так старательно раздуваемые членами семьи Михаила Пашкевича, оказались совершенно напрасными.
В селе уже более года действовали советские учреждения. Была по-настоящему установлена советская власть, имелся не только волостной Совет, но даже и военный комиссариат с солдатами-красноармейцами и командирами, одетыми в такую же, так удивившую их форму, в какую были одеты бойцы, вызволившие их из тисков далекого севера.
Больше того, в селе Шкотово было даже ЧК и чекисты, в большинстве своем одетые в кожаные куртки. Они не только не хватали каждого встречного-поперечного крестьянина и не подвергали его зверским пыткам, как об этом кричали Михаил и его сын Гаврик, а вели себя совершенно спокойно и жили на квартирах у многих крестьян.
В селе торговали все магазины, регулярно действовала железная дорога, работали школы и, по сравнению с тем временем, когда Пашкевичи уезжали из села и когда в нем хозяйничали японцы, стало значительно больше порядка и спокойствия.
Горько пожалели тогда Акулина Георгиева и Андрей о своем необдуманном поступке, о том, что они поддались на уговоры Михаила Пашкевича и выехали из Шкотово. Погнавшись за длинными рублями, они в результате, если и не потеряли слишком много, то ничего и не приобрели. Им нужно было опять начинать с того же, что они бросили в 1921 году.
Расколотив забитые окна и двери своего дома и хозяйственных построек, убедившись, что все оставленное ими имущество никем не тронуто, не реквизировано и что даже никаких попыток к этому никто и не предпринимал (как они узнали от аптекарши Хлудневой). Пашкевичи стали привыкать к новым порядкам, установленным советской властью. Одним из первых, поразивших их изменений, стало то, что Хлуднева уже более года не была владетельницей аптеки. Аптека теперь стала государственной, но дом, в котором она находилась, продолжал считаться принадлежащим Петру Пашкевичу. Аптекарша, продолжавшая служить в этой аптеке, аккуратно вносила за него арендную плату в сберегательную кассу, открывшуюся с первых
