зысходным отчаяньем. Рыжая ныряет и с головой уходит под воду. Выныривает у ветлы, которая стоит на отмели прямо в воде, забирается на нижнюю ветку и… То, что она делает, – мой самый страшный кошмар. Теперь придется ждать дождя, чтобы вода успокоилась. И не просто дождя – грозы, с бешеным ветром, яростным громом и молниями во все небо.
Рыжая нервно запрокидывает голову и плачет, слезы текут по щекам и падают в воду. И ведь ничего ей не шепнешь: на женщин мои слова не слишком действуют, особенно днем и в новолунье. Она рыдает в голос и не может остановиться. Мой самый кошмарный кошмар.
У меня нет души и нет памяти. Я водяница. Может, я живу в этой реке несколько тысяч лет, а может всего пару сотен. Точно не знаю, ведь вся моя память – в воде, а вода постоянно обновляется и поэтому остается свежей и чистой. Мне нельзя выходить из реки. Если я выйду, окажется, что моя память отдельно от меня (или я отдельно от памяти, как вам больше нравится), и тогда я сойду с ума и сгину. Впрочем, никто точно не знает, до какой именно степени водянице нельзя выходить из воды. Говорят, надо, чтобы хоть какая-то связь оставалась, хоть бы самая маленькая. Однажды я пробовала трогать рукой берег и еще один раз наступила лапой на траву, правда голову на всякий случай держала в воде. И ничего. Моя память осталась со мной. В следующий раз попробую высунуть сразу обе лапы, посмотрим, что получится.
Если вы спросите меня, зачем я сижу в этой реке, придется честно ответить, что я точно не знаю. Но говорят, что вода, при всей ее чистоте и прозрачности, – стихия темная, а потому питается ужасом. И вот именно этот ужас я обеспечиваю. Есть разные методы. Иногда дожидаюсь, пока компания подгулявших дачников придет купаться в сумерки, и проплываю близко-близко к самому горластому. Я задеваю его холодным плечом или спиной, еле касаюсь волосами. И в то же мгновенье крикуна сковывает по рукам и ногам такой леденящий ужас, что на несколько секунд он замирает, опрометью бежит из воды и потом очень долго не решается купаться даже в ванне.
Мне не обязательно к ним прикасаться. Иногда достаточно шепнуть два-три слова, беззвучно шевельнув губами, и они бегут от меня, сами не понимая, что за напасть гонит их из прохладной реки в такую жарищу.
Самым занятным я показываюсь на глаза: бесшумно выныриваю из воды и встряхиваю волосами, в которых запутались кусочки водорослей. Я знаю, что красива, но все-таки каждый раз поражаюсь, когда вижу в их глазах восторг, смешанный с ужасом. У меня очень бледная кожа. Она и не может быть другой, ведь я никогда не выхожу из воды. Глаза очень темные; волосы, разумеется, мокрые. Единственное, о чем я жалею, – так это о бледно-сиреневых губах. Но если уж совсем начистоту, то на цвет моих губ еще никто не жаловался. И если несколько раз их куснуть, они немного оживают. У меня тонкие плечи и руки. Маленькая грудь и темные соски, которые торчат в разные стороны, как кнопочки. Талия очень плавная и нежная, ведь вода не любит резких движений. Самое интересное, как вы догадываетесь, начинается ниже талии, хоть это и совсем не то, о чем вы подумали. Я-то говорю о ногах… Мои ноги покрыты густой шерстью, а заканчиваются широкими перепончатыми лапами. Разочарованы? Но на самом-то деле в этом нет ничего удивительного: когда постоянно сидишь в воде, недолго и замерзнуть. И если нет ни плавников, ни хвоста, что кроме перепончатых лап, поможет мне плавать быстро и бесшумно? Словом, я не в обиде. К тому же совсем не обязательно высовывать лапы из воды, чтобы показывать всем и каждому. Вот я и не показываю.
Моя главная сила во взгляде. Говорят, водяница смотрит прямо в сердце, но это ерунда. Я не вижу, что за тайны вы прячете в своем сердце – их чует вода. Она проглатывает вас вместе со всеми вашими секретами и отдает мне. Вот потому-то я знаю, что творится у вас на сердце. Волноваться не стоит: у меня нет ни души, ни памяти, а значит я не подведу и не разболтаю. А если кто-то очень мне понравится, я могу и помочь. Прошли те времена, когда в каждую полнолунную ночь водянице нужно было заманить в воду молодого мужчину и напитать реку его предсмертным ужасом. Сейчас все проще – хватает обычного переполоха.
Женщин я чувствую лучше, чем мужчин, но трогаю гораздо реже. От них сложнее добиться чистых эмоций, которыми я питаюсь. Испуг, радость, гнев, тоска, вожделение, – ничего этого у женщины почти невозможно вызвать в чистом виде. Все у них перемешано и запутано. То ли дело у мужчин: если уж испугался как следует, то почти всегда до микроинсульта.
Рыжая рыдает так долго, что я устаю возмущаться и понемногу начинаю к ней прислушиваться. Вода обнимает Рыжую, вода обнимает меняяяяяяяяя…
Вот уже несколько месяцев рыжая Анна просыпается с улыбкой на губах. Вернее, просыпается-то она с обычным спокойным лицом, но спохватывается через долю секунды после того, как сон оставляет ее складное белокожее тело. Одного этого достаточно, чтобы понять: дела плохи. Но это еще не все. Сразу после вымученной улыбки Рыжая смотрит в окно и говорит себе, что день сегодня замечательный и что именно сегодня ее ждет что-то приятное. А это значит – дела значительно хуже среднего. Хотя бы потому, что по-настоящему счастливые люди не говорят сами с собой, ведь
