женское имя, и это ведь неспроста. Кто лучше женщины способен позвать мужчину, указать дорогу домой? Вам это известно никак не хуже меня, правда? Вот и здесь, сейчас я оказался именно из-за вас. За тысячу лет мало что изменилось. Ля Латерна продолжает указывать дорогу.
– А вы не только летчик, Счастливчик. Вы поэт.
– В ближайшие минуты будет важно, какой я летчик. Мы садимся, Наташа. Она под нами…
Город упрятан между горами и скрыт облаками, ты почти пролетаешь мимо. Но вот самолет ложится на крыло, и долина раскрывается цветком, а в ногах ее – море. И значит, это в самом деле она – Генуя.
В этот момент наушники вновь ожили, и зазвучала та же непонятная английская речь. Счастливчик слушал, что-то говорил сам, снова нажимал разные кнопки и щелкал переключателями – ему было не до меня. Потом раздались какие-то звуки, шум ветра снаружи изменился, и самолет почти остановился в воздухе – во всяком случае, мне так показалось.
Не глядя на меня, он произнес:
– Если хотите по-настоящему удивиться и получить удовольствие, не смотрите вперед. Смотрите направо, на воду, не пожалеете.
Конечно же, я сделала, как он сказал. Справа было только море и ничего больше. Мы снижались, водная поверхность приближалась все больше, летела мимо все быстрее. Суши не было и не было, я решила, что мы садимся на воду, а ведь у самолета нет поплавков, и в тот самый момент, когда мы должны были ее коснуться и я от страха хотела зажмурить глаза, внизу промелькнул берег, бетонные плиты побежали навстречу, самолет словно завис над ними, не желая возвращаться на землю, чуть поднял нос, и я ощутила едва заметный толчок – мы приземлились…
… – Наташа, а я ведь не самый плохой пилот на свете, – его глаза смотрели на меня, и он смеялся. – На самом деле неплохой. А почти – оно ведь не считается, верно?
И я киваю и смеюсь в ответ его оливковым глазам, и внутри у меня начинают петь птицы. Я уже знаю, чувствую, я даже почти уверена, хотя как он только что сказал? Почти – оно ведь не считается, верно?
Она засмеялась, и я увидел, что она красива.
Но удивляет меня до сих пор совсем не это, потому что, когда тебе перевалило за сорок, то уже… И вспоминаю я не ее фигуру, ее тяжесть, гладкость и аромат ее кожи – а как она засмеялась тогда, мне в ответ. Ее прижатые наушниками светлые волосы и серые туманные глаза. Вот как на этой самой фотографии, да.
Впрочем, и ее тяжесть тоже.
И это не имеет ровно никакого значения – я ведь уже сказал, что на самом деле ничего этого не было. Не случилось. Просто не случилось, и все.
Только ей я об этом не рассказываю.
Никогда.
– Хотите, я покажу вам город?
Именно с этих слов все и началось.
В воздухе нет права на ошибку, хотя они все же случаются, и тогда чаще всего уже некого спросить: почему?
А на земле? Оказывается, что бутылка кьянти или мерло – единственно она и может ответить. Да и то если сама захочет.
На самом деле мне почти все
