было только то, что кости они ему с Иркой перемыли незамедлительно!
– Вот гад! В город ему приспичило! – сердито сказала Нина. – «Мерячка»[11] у него, не иначе…
– Да! Вот именно! Вот это самое… – с готовностью согласилась Ирка. Потом вдруг заинтересовалась: – Как это ты говоришь? Горячка?
– Мерячка, – повторила Нина, смеясь.
– Это чё такое? Первый раз слышу…
– Да-а… У нас на Севере так говорили, когда крыша едет и человек прёт в одном направлении, как зомби…
– Скажу проще, он просто козлина, – свирепо подытожила Ирка. Она вообще не скупилась на крепкие выражения для тех, кто, по её мнению, их заслуживал. А на сей раз был тот редкий случай, который Ирка, донельзя независимая, упрямая и сама часто пренебрегавшая правилами, сочла вопиющим свинством…
Однако счастлив тот, кто умеет игнорировать действительность, когда она поворачивается к нему своим не самым приятным боком. Поэтому в Херсонесе Нина всегда старалась мысленно держаться той стороны, где море.
Херсонесский пляж оказался «дюже» каменистым: по этакому дну пробраться на глубину не так-то легко.
– Да не войдёте вы в море ногами-то, не мучайтесь даже! Смотрите, как я: оп! – и на четвереньки! На воду, на воду прям у берега ложитесь, – советовала какая-то местная тётка, неравнодушная к их мучениям.
«Выползать» из воды на берег, по её авторитетному мнению, тоже следовало на четвереньках.
Девчонки хохотали. Им это казалось смешным. Счастливые, в кои-то веки дорвавшиеся до моря, они послушно вставали на четвереньки, ползли в воду и снова хохотали. Наплескавшись, собирались в лагерь, торопливо натягивая одежду поверх купальников, – в неглиже по территории заповедника им ходить было запрещено…
– А вы что, прямо в мокром пойдёте? – пугалась на прощание сердобольная тётка. – Так нельзя, что вы, девочки!..
Она оглядывалась на мужа, словно призывая его в свидетели. Муж, с коричневой лысиной и седой растительностью на загорелой груди, молча глядел на девичьи белые тела с каким-то сердобольным недоумением. Тётушка наставительно, с чувством естественного превосходства местного жителя над приезжими снова повторяла:
– Так нельзя, так нельзя…
Муж, спохватившись, кивал.
Девчонки в ответ тоже кивали – преувеличенно вежливо, едва сдерживаясь, чтобы не прыснуть. А потом, скрывшись из глаз, уже поднявшись с пляжа на крутой береговой уступ, снова хохотали до упаду.
Так нельзя, но они считали, что можно.
Предписания, распорядки, обязанности… До поры удавалось иногда, словно невзначай, пренебречь некоторыми из них. Иначе разве посчастливилось бы Нине увезти из Херсонеса целую пачку таких удачных пейзажных набросков?
Итальянский карандаш, плотный сероватый картон – вышло неожиданно хорошо, сама осталась довольна.
Не то чтобы
Меря́чка, меря́ченье – «полярное бешенство», безумие, одержимость, психическое заболевание.
