на рану, Лобач! Как будто там спрятался ядозуб. Смотри. Она шевелится изнутри!..
Ответом ему послужил хриплый стон Шестипала. Он пытался приподнять голову, но сплетенные потягом сухожилия оказались крепче.
– Остронюх! – прошипел он, будто и впрямь поселился в нем скользкий и гибкий ядозуб. – Поднимай род, Остронюх! Уходи к Зимним Зимовьям. Позови матерь рода!
Но сама Шептала приказала Остронюху сидеть и молчать, пока она не призовет его. И он не смеет ослушаться!
Все же он поискал ее глазами. У ближнего к Большой Воде дымостава матерь рода – старая Шептала, широкая в бедрах и ступнях Беркутиха, наставляла совсем молодого охотника, вчерашнего выростка Убейтура. Убейтур слушал, почтительно склонив голову, украшенную маховым пером беркута, вплетенным в узкий налобник. Он был в сшивниках[1], и оттого его мускулистые ноги издалека казались заросшими шерстью. Обнаженная и черная от летнего жара спина и плечевые бугры блестели от неровного света кострища. В прошлую осень он один вышел из Пещеры Второго Рождения и перенес все положенные по Обряду испытания. Из темных пещер он вышел настоящим охотником, а двух его братьев-выростков пещерная тьма скормила страху.
Остронюх и Лобач видели, как легко, словно перышко, помчался молодой Убейтур к своему дымоставу, как вооружился копьем и потряс им, созывая беркутят по именам: «Чун! Рик!»
– Идите за мной. Остальные – прочь!
– Зачем ты берешь их? – громко, на весь залив, прокричала хроменькая глупышка. – Чун и Рик всегда дерутся, возьми меня!
Убейтур что-то сказал в ответ, но Лобач и Остронюх не расслышали. И вскоре молодой охотник исчез с младшими братьями в узкой, непроходимой с виду, пасти ущелья.
Старая Шептала приблизилась. Еще далеко до полудня. Небесный очаг раскалится нескоро.
Села в песок у корней выворотня. Серая морщинистая кожа на лице ее скрывала крохотные, но очень пронзительные глаза, всегда беспокойные, как у старого лиса.
Шестипал забил ногами, пытаясь освободить туловище.
– Уводи род, Шептала, – сказал он, силясь скинуть путы.
– Лежи.
Шептала набрала в горсть песку и швырнула себе в лицо, крепко зажмурив глаза. Свет небесного кострища освещал ее всю, худоребрую, с впалой грудью родомахи, выкормившей половину рода. Тихо она говорила:
– Я знаю, чем тебе помочь. Мы давно живем на свете: Еловник и старуха Шептала. Роду нужен добытчик. И никто, кроме тебя, не знает так хорошо тропу к Вепрям, где мы берем себе жен. Не будет жен – не станет приплода. Дух Леса получит достойную добычу…
– Дух Леса помутил тебе разум!
Старуха наскребла песку и швырнула его в почерневшее лицо Шестипала.
– Сегодня ты получишь новое имя. А старое умрет вместе с хворью. Недолго осталось, терпи. И не гневи Духа!
– Скажи, хранительница очага и всех Беркутов, – еле слышно откликнулся Шестипал, –
Сши́вник – обувь из двух продолговатых шкурок норки.
