бы тебя побрал, черномазый мошенник! – закричал Гант, с невыразимым облегчением набрасываясь на возницу. – Я тебя за это упрячу в тюрьму!
Он просунул длинные ручищи сквозь решетку и принялся душить негра, который бормотал молитвы, не понимая, что с ним происходит, – он видел только, что оказался центром дикого смятения.
Нянька, хлюпая носом, убежала в дом.
– Это не так плохо, как выглядит, – заметил Макгайр, укладывая героя на диван. – Принесите теплой воды, пожалуйста.
Тем не менее потребовалось два часа, чтобы привести Юджина в чувство. Все очень хвалили лошадь.
– У нее куда больше соображения, чем у этого черномазого, – сказал Гант, лизнув большой палец.
Но Элиза в глубине души знала, что все это было частью плана Вещих Сестер[19]. Внутренности были сплетены и прочитаны давным-давно, и хрупкий череп, хранитель жизни, который мог быть раздавлен так же легко, как человек разбивает яйцо, остался цел. Но Юджин в течение многих лет носил на лице метку кентавра, хотя увидеть ее можно было, только когда свет падал на нее определенным образом.
Став старше, Юджин иногда гадал, вышли ли Хильярды из своего горнего обиталища, когда он так кощунственно нарушил порядки господского дома. Он никого не спрашивал, но думал, что они не вышли: он представлял себе, как в лучшем случае они величественно стояли у спущенных штор, не зная точно, что произошло, но чувствуя, что это – что-то неприятное, окропленное кровью.
Вскоре после этого случая мистер Хильярд поставил у границы своих владений доску с надписью: «Посторонним вход запрещен».
Люк поправился после того, как несколько недель проклинал почем зря доктора, сиделку и всех родных, – это был очень упорный тиф.
Гант был теперь главой многочисленного семейства, которое ступенями поднималось от младенчества к юноше Стиву – ему исполнилось восемнадцать лет – и почти взрослой девушке Дейзи. Ей было семнадцать, и она училась в школе последний год. Она была робкой и впечатлительной, занималась прилежно и усидчиво, – все учителя считали ее самой лучшей своей ученицей. В ней почти не было собственного огня и сопротивляемости; она послушно воспринимала все наставления и возвращала то, что получала. Она играла на рояле, не питая к музыке особой любви, но с прелестным четким туше воспроизводила написанное композитором. И она упражнялась часами.
С другой стороны, было очевидно, что Стива образование не влечет. Когда ему было четырнадцать, директор школы вызвал его в свой маленький кабинет, чтобы высечь за постоянные прогулы и дерзость. Но Стиву не была свойственна покорность – он выхватил розгу из рук директора, переломил ее, изо всей мочи стукнул директора в глаз и, торжествуя, спрыгнул с третьего этажа на землю.
Это был один из лучших поступков в его жизни – в других отношениях он вел себя гораздо хуже. Уже давно – когда он начал прогуливать школу, и после
