люди, попивая кофе и разговаривая, но я была вне всего этого, в шоке. Я не хотела ни разговаривать, ни слушать, ни быть рядом с кем бы то ни было. Наверное, я вполне могла внезапно уйти оттуда, внезапно исчезнуть. Была вторая половина дня. Снег продолжал кружиться пухлыми хлопьями; зима все еще не сдавалась. Пожарные двигались по склону вокруг хижины, точно безмолвные жрецы. У меня не хватило духу досмотреть всё до самого горького конца. Я развернулась спиной к пожарищу и проскользнула по сугробу к дому Чака и Барбары и своему внедорожнику; открыла дверцу и выпустила Элвиса поразмять лапы. Он оставался в кабине с середины утра и все время пожара, ни разу даже не заскулив. Пес выпрыгнул из машины, принюхался и пулей метнулся к снежному сугробу. Упав, перекатился на спину, широко раскидывая лапы, и, рыча, принялся извиваться. На склоне над нами стена передней комнаты моего дома внезапно обрушилась, металлическая крыша накренилась и обвисла, как дверь.
Я, моргая, поглядела на дом, а потом на своего пса, радостно валявшегося в снегу.
Несколько месяцев мой дом представлял собой великанскую могилу. Пепелище не собирались расчищать до начала лета. Люди, жившие по соседству, рассказывали мне истории об обугленных листах бумаги, которые разносил ветер, – фрагменты моих дневников, мои рассказы усы́пали, точно снегом, всю гору. Написанное мною стало привидением, живущим в округе.
– Приберечь их для вас? – спросила соседка, которую я едва знала.
– Нет, – отказалась я. Это было уж слишком.
Как-то раз вечером она загнала меня в угол в «Мерке», чтобы рассказать, как составляла стихи из пойманных фрагментов. Я понимала, ей казалось, что эта идея может мне понравиться, но на самом деле мне хотелось ее придушить. Это были мои слова.
Во мне всегда был силен этот инстинкт – засучить рукава и взяться за дело, какой бы мрачной ни была задача. На эту-то знакомую территорию я и отступила, оставляя мили пути между собой и случившимся. Должно быть, так было суждено, думала я. Это был единственный ответ на вопрос «почему». Единственный ответ, который мог извлечь надежду из трагедии, резон – из двух футов пепла.
Впоследствии, разглядывая фотографии, сделанные на пожаре, я видела дом, сиявший заключенным внутри него светом. Толстые стены и металлическая крыша удерживали огонь внутри. На почтительном расстоянии пламя, полыхавшее между деревьями, казалось лучистым – почти радостным, словно мой дом был гигантской дровяной печью. И действительно, мне говорили, что температура внутри достигала тысячи градусов.
Мой дом стал своего рода печью для обжига.
Лишь немногие вещи уцелели: чугунная сковорода, моя любимая керамическая кружка, украшенная солнцем, луной и звездами, и фигурка медведя из пемзы. Все – закаленные в пламени. Больше ничто в двухфутовом слое золы и металла внутри следа, оставленного на земле бывшим домом, спасению не подлежало – даже мой компьютер. Я с надеждой извлекла из
