очень здорово умеет с людьми разговаривать. Очень по-свойски. Он при этом улыбается. Он так улыбается, что нельзя не улыбнуться в ответ. И вот казак оборачивается, и я вижу скуластое лицо и раскосые глаза.
– Вот так казак! – говорит Коля. – Откуда ты такой взялся?
– Что надо? – спрашивает казак.
– Ты калмык, наверно, а не казак. Калмык, да? – И Коля говорит нам: – Давай, ребята, располагайся. Эх ты, казак калмыцкий!
И Коля кладет на скамью свой вещмешок. А калмык берет вещмешок и швыряет к порогу. Он стоит перед высоким Гринченко такой маленький, скуластый и широкоплечий.
– Что, тебе калмык не нравился? Уходи назад.
– Ты что, гад… – лицо у Коли покрывается красными пятнами.
– Иди, иди, – спокойно говорит калмык.
– Я кровь проливал, а ты меня на мороз гонишь?!
Сашка берет Колю за локоть:
– Не психуй, Мыкола.
– Уводи свой люди, – говорит калмык.
– Не сердись, пожалуйста, – говорю я.
– Уходи давай…
Вдруг открывается дверь, и входят казаки. Их трое.
– Что за беда? – спрашивает один.
Калмык молчит. Мы с Сашкой молчим. Коля тоже молчит. Потом он улыбается и спрашивает калмыка:
– Что ж молчишь, калмык? – И потом говорит казакам: – Вот гад… сам к печке, а русского – на мороз!
– Чего они приперлись? – спрашивает казак у калмыка.
– Давайте-ка, ребята, сыпьте отсюдова, – говорит нам другой казак. А третий говорит калмыку:
– Давай, Джумак, обедать.
А мы молча уходим из хаты. На мороз. В сумерки. Если Гринченко что-нибудь сейчас скажет, он мне опротивеет. Мне кажется, что это я обидел человека. Коля молчит. «Кровь проливал»… Он ведь и царапины не получил!
Теперь мы уже за этим населенным пунктом. Бейте, минометы, бейте! Дуй, ветер! Сыпь, дождь пополам со снегом! Мокни, моя спина! Болите, мои руки!..
Что делать, чтобы не мерзли ноги? Ах, сапоги нужны. Широкие. На три номера больше. Чтобы всякою навертеть-навертеть… Чтобы нога как в гнезде была… А еще нужно ходить. А мы почти и не ходим. Все время приходится менять позиции. Значит, садись в машины и пошел-пошел! Дождь идет. Дождь идет прямо с неба. Снег идет. Откуда-то сбоку. Ветер – со всех сторон. Днем и ночью мы промокаем насквозь. К утру подмораживает. Шевелиться не хочется.
Я думаю о Нине. Мне кажется, что она на одной из машин. Погиб телефонист Кузин. Пуля вошла ему в рот. Она была уже на излете, слабая. Но что-то успела задеть, и он умер.
Это, наверное, первая ночь, когда мы спим нормально. Мы лежим на полу покинутой хаты. Лежим на шинелях. Укрываться нельзя. Жара. Шонгин натопил печь. Нас набилось в хате с избытком. Только летает медленно и однообразно красный светлячок шонгинской самокрутки.
– Дай закурить, Шонгин, – просит Сашка Золотарев.
Шонгин молчит. Летает красный светлячок.
– Дай
