рухнет на каменистую твердь улицы. Чело его побледнело, а в очах, в которых давно читалась пустота, вдруг мелькнула искра живой надежды.
– Калинка? Ты сказал… Калинка…. Может ли быть?! – Гроза шагнул вплотную к высокому, и они сколько-то времени глядели друг другу в глубину очей, где каждый увидел жизнь другого с той самой минуты, когда хазарские охотники за рабами горячим вихрем смерти влетели в их селение. – Так ты, выходит…не зря на меня похож… брат… – с трудом, почти пропавшим вдруг сиплым голосом молвил сотник, и непривычно неуклюже для своей крепко сбитой и подвижной стати обнял нежданно обретённого брата. Очи изведывателя подёрнулись туманом скупых слёз.
– Здрав будь, брат Калинка!
При этих словах Хорь и Смурной переглянулись меж собой и их лики, до того бледные и недвижные, стали оживать и обретать обычный вид.
Братья уселись в тени огромной старой чинары на больших плоских камнях подле заброшенной дороги, что прежде вела к источнику, который потом иссяк, и потому теперь по этой дороге почти никто не ходил.
Оба десятника и охоронец расположились поодаль, чтобы не мешать своему сотнику беседовать с нежданно обретённым родным человеком.
– Видал, брат Смурной, они-то настоящие оказались братья! – радостно воскликнул Хорь. – И как я сразу не догадался? Ведь знал, что Гроза родных ищет. Да ты меня рассказом о Сварожьих близнецах настращал.
– И то сказать: через целых сорок пять лет вдруг в чужом краю встретиться, когда уже всякая надежда давным-давно истлела, что ветхая холстина, чудо, да и только! – не менее радостно и с великим облегчением отвечал Смурной. – Я и сам испугался, когда по очам твоим и по виду незнакомца понял, что это тот самый, о ком ты рассказывал. Ну, думаю, всё, приехали с битыми горшками на торжище! А оно, слава Даждьбогу, вон как повернулось! – продолжал светиться довольной улыбкой пожилой десятник.
Десятники и молчаливый воин впол-ока поглядывали вокруг, чтобы никто не потревожил общение двух братьев, так долгожданно и так неожиданно встретившихся на чужой земле и даже как бы в чужой жизни.
Заросли высокой травы, которая покрывала большую часть острова за градом, кивали своими жёлтыми пятиконечными цветками-звёздочками в такт дуновению морского ветра. Правее виднелся край леса, а левее синело море.
– Гляди, этой травы на сём острове прорва, куда ни пойди за град, кругом растёт, – заметил Хорь.
– Так ведь это марена, краска, что из её корневища добывают, всем нужна, чтобы полотна яркими делать, спрос на неё велик, оттого местные её берегут, а может и специально разводят, – отвечал пожилой.
– Всё одно марена – название недоброе, смертью пахнет, – качнул головой Хорь.
Сидя под чинарой, Калинка, мешая слова, рассказал всё, что сохранила его тогда ещё детская память: хазарский плен, старого купца-жидовина, Калиновый мост на пути в навь и возвращение в мир явский, благодаря Звениславе. Потом путешествие
