самой Кэй. Ее рыжие волосы, наконец-то совсем свободные от тугой косы, которую Кэй заплела накануне, ниспадали волнистыми прядями. При крушении аэростата пола ее синего шерстяного пальто в одном месте слегка порвалась, на брючине виднелось пятно, похожее на масляное, но в остальном она выглядела на удивление мало затронутой бурными событиями дня, и лицо, которое Кэй видела теперь в профиль, было спокойным, нисколько не напряженным. От нее веяло таким внутренним равновесием, какого Кэй никогда раньше в ней не замечала, даже во сне. Казалось, Элл впервые в жизни пребывает целиком и полностью дома.
– Кэй, – сказала она, повернувшись. – Мне кажется, я видела это место во сне. Я помню эти картины. Я помню эти цвета.
– Не может такого быть, Элл. Ты же никогда тут не была, как ты можешь что-то здесь помнить?
Кэй сама удивилась своему недовольному тону.
– Я знаю. Но понимаешь, у меня чувство, что я помню.
Элл показала на длинный узкий горизонтальный гобелен на левой стене, где старец, древний и морщинистый, но по-прежнему сильный, мускулистый и, ощущалось, полный величия, восседал на некоем подобии трона. Он смотрел на небольшую группу людей, которые двигались к нему, простоволосые и в лохмотьях, из темного угла в обширном сером зале, так тускло освещенном, что он показался Кэй вырубленным в граните, показался внутренностью горы.
– По-моему, я знаю, – сказала Элл, – ну, или чувствую, что там происходит. Этот старик – судья, он судит жизни людей после их смерти, все их жизни целиком. А все эти, которые к нему идут, они только что умерли. Они отправляются в загробную жизнь, и судья каждому скажет, куда идти – в рай или в ад. Кэй, они все такие. Знакомые, будто картинки из книжки у нас дома. Или будто я сама их все выткала.
– Ну что ты, Элл, ты же знаешь, что у нас нет книжки с такими картинками. – Чем-то настойчивая убежденность сестры обеспокоила Кэй; она была раздражена. – А тут так всего много. Что бы ни было, помолчи об этом сейчас. Погоди, пока мы не найдем папу.
Тем временем Флип, должно быть, вышел через дальнюю дверь; Вилли все более разгоряченным шепотом вел разговор с двумя новыми духами. Кэй посмотрела на него критическим взором. Под яркими светильниками зала он выглядел еще бесплотней прежнего. Хотя изяществом рук и лица он отнюдь не уступал тем двоим, он был заметно более тощ, заметно более согнут. В их щеки не въелась такая, как у него, усмешка – пусть и добрая, но усталая и горькая. Вместо нее по их лицам-полумесяцам шли глубокие, тяжелые складки, как если бы, высекая их в виде каменных скульптур на внешней стене собора, ваятель приберег самые крупные надрезы, самые резкие линии для суровых лбов, сжатых губ, строгих подбородков. Один из них махал перед Вилли ворохом бумаг. Кэй тут же стало жалко Вилли – наверняка это опись имущества, подумала она; и, само собой, мгновение спустя, после короткого и явно неловкого молчания, все трое духов повернулись
