вдруг пробудился инстинкт товарищества, и, видя, как Казан рвал на части и кусал волков, она присоединилась к нему и сама и, ровно ничего не понимая, стала помогать ему в его борьбе.
Когда всё закончилось, Казан и Серая волчица оказались на всей равнине одни. Остатки от стаи утонули во мраке ночи, и те же самые луна и звёзды, которые помогли Казану впервые осознать в себе своё право, принадлежавшее ему со дня его рождения, теперь внушили ему, что с этих пор, когда он опять завоет, подняв морду к небу, его дикие собратья уже больше не откликнутся ему из глубины долины.
Он был ранен. И Серая волчица тоже была ранена, но не так тяжело, как Казан. Он был весь искусан и истекал кровью. Одна из его лап жестоко пострадала. Через несколько времени он увидал в лесу огонь. Старый призыв вдруг опять овладел им. Ему вдруг захотелось подползти к костру и почувствовать на своей голове руку молодой женщины, как он чувствовал на себе руку той, другой, по ту сторону гребня. И он пошёл бы туда и заставил бы идти туда и Серую волчицу, но там был мужчина. Он заскулил, и Серая волчица положила ему на затылок свою тёплую морду. Что-то подсказало им обоим, что они – изгнанники, что эта долина, луна и звёзды тоже теперь стали против них, и они, поджав хвосты, виновато отправились в лес искать себе убежище.
Казан не мог далеко идти. Улёгшись, он всё ещё чувствовал запах от человеческого лагеря. Серая волчица прижалась к нему. Мягким языком она стала ласково зализывать Казану раны. А Казан, подняв кверху голову, стал выть на звёзды.
Глава VI
Казан встречается с Иоанной
У опушки кедрового и елового леса Пьер Радисон развёл огонь. Он был весь в крови от нескольких ран, полученных им от волков, которым удалось ухватиться за него зубами, и чувствовал в груди ту старую тяжкую боль, значение которой знал только он сам. Он приволакивал ветку за веткой, бросал их в огонь, пока, наконец, пламя не стало достигать до хвои деревьев, и сделал ещё запас и на всю ночь, чтобы дрова находились под рукой.
С саней за ним наблюдала Иоанна, всё ещё смотря большими от страха глазами и всё ещё дрожа. Она прижимала к себе ребёнка. Её длинные тяжёлые волосы покрывали в темноте её шею и плечи и при свете костра, когда она двигалась, казались роскошным, отливавшим блёстками покрывалом. Её молодое лицо в эту ночь казалось почти девичьим, хотя она и была уже матерью. Она сама походила на дитя.
Старый Пьер, её отец, сбросив последнюю охапку хвороста и еле переводя дыхание, старался засмеяться.
– Теперь уже всё, ma chérie![1] – сказал он себе в седую бороду. – Там, на равнине, мы чуть было не погибли. Надеюсь, что с нами этого уже не повторится. Но теперь мы устроимся отлично и у нас будет тепло. Ну как? Ты уже больше не боишься?
Он сел рядом с дочерью и ласково стащил мягкий мех, в который был закутан ребёнок, которого она держала на руках. Теперь он мог видеть розовые щёчки маленькой Иоанны. Глаза большой Иоанны, её
Мой дорогой (
