на пол. Он был уже на самой середине комнаты, как раз на полпути к девушке, как вдруг эти удивительные звуки стали замирать и зазвучали низко-низко.
– Продолжай! – быстро заговорил мужчина. – Продолжай ещё! Не останавливайся!
Девушка обернулась, посмотрела, как собака ползла на животе по полу, и стала играть ещё. И мужчина всё ещё смотрел на Казана, но его взгляд уже не мог отогнать его назад. Казан придвигался всё ближе и ближе, пока, наконец, его вытянутая морда не коснулась её платья, в складках лежавшего на полу. А затем он весь задрожал, потому что она стала петь. Он слышал и раньше, как мурлыкали перед своими вигвамами индейские женщины, слышал дикий рёв индейцев, распевавших свою обычную песню про оленя, но чтобы такая удивительная приятность могла вдруг слетать с губ девушки, он не мог себе даже и представить. Теперь уж он совсем забыл о присутствии своего хозяина. Спокойно, исподтишка, так, чтобы она не заметила, он поднял голову. Но она всё-таки посмотрела на него; в её глазах для него было что-то такое, что внушало ему доверие, и он положил ей голову прямо на колени. А потом и сама девушка коснулась его рукой, и с глубоким, продолжительным вздохом он зажмурил глаза. Музыка закончилась. Над ним раздался лёгкий, трепетавший звук, – не то смех, не то рыдание. Он услышал затем кашель своего хозяина.
– Я всегда любил этого пса, – сказал хозяин, – но никак не мог ожидать от него ничего подобного.
И его голос показался Казану тоже дрожащим.
Глава II
На Север!
Для Казана потянулись удивительные дни. Он позабыл о лесах и глубоких снегах. Он позабыл о своих ежедневных драках со своими товарищами по упряжи, об их лае позади него, о длинных поездках по обширным просторам Барренса по бездорожью. Он позабыл о понуканьях погонщиков, о предательском свисте двадцатифутовой плети из оленьей кожи и о взвизгиваниях, говоривших ему о том напряжении, с которым позади него, вытянувшись в одну линию, следовали ещё и другие собаки. Но что-то другое заняло место всего того, что он теперь потерял. Оно находилось в комнате, в воздухе, вокруг него самого, даже и тогда, когда девушка и его хозяин вовсе не находились поблизости. Где бы она ни была, он всюду испытывал это странное чувство, что совершенно не давало ему чувствовать себя одиноким. Это был запах девушки, и иногда именно этот самый запах заставлял его тихонько скулить по ночам, когда ему следовало бы вместо этого просто выть на звёзды. Он не был одинок, потому что как-то ночью во время своих скитаний по квартире он вдруг набрёл на какую-то дверь, и когда девушка утром отворила эту дверь, то нашла его свернувшимся калачом и тесно к ней прижавшимся. Она наклонилась над ним и приласкала его, причём её густые волосы волнами упали на него и обдали его своим запахом; после этого она уже сама постлала около своей двери мех, чтобы он спал здесь всегда. И в течение всех долгих ночей он знал, что она находилась по ту сторону двери, и был доволен. С каждым днём он
