style="font-size:15px;"> – Посмотри на его глаза, мой шах! Он же «небоглазый»! Нельзя…
Хирбеду, значит, «небоглазым» быть можно, а юз-баши – нельзя? Разумеется, Абу-т-Тайибу было хорошо известно, что большинство голубоглазых от роду-веку – мошенники и плуты, и вообще люди ненадежные, спроси любого араба от Дар-ас-Салама до аль-Андалуса! Но приводить такой довод, да еще в делах государственных… на себя бы посмотрел!
О чем Кей-Бахрам и не преминул заявить упрямому старцу, заставив последнего прикусить язык.
Что же касается разбойника… Парень действительно понравился Абу-т-Тайибу. И не только тем, что сражался за свою жизнь почище обложенного охотниками барса. Поэт нутром чуял: разбойник может ему пригодиться. Это был человек, который не признал в нем шаха с первого взгляда! И участия в заговоре новый юз-баши принимать никак не мог.
А значит, будет говорить правду.
Абу-т-Тайибу очень нужна была эта правда, какой бы она ни оказалась.
– …Позволит ли… э-э-э… добра шаху навалом!
У входа распростерся давешний разбойник. Поэт обратил внимание, что новоиспеченный юз-баши облачен уже в форменные шаровары и куртку-абу.
Пояс сверкал серебром, а шапку с кулахом он смущенно тискал в кулаке.
– Заходи, юз-баши! Садись. Сейчас ужинать будем.
Парень встал, нацепил шапку на макушку и остался стоять на месте.
– Сюда иди, говорю, – рявкнул Абу-т-Тайиб, и это возымело действие: разбойник-сотник, не посмев ослушаться, осторожно примостился на тахте напротив.
Замер, глядя в пол и не зная, куда девать здоровенные, похожие на грабли руки. Такими только и грабить! Чем парень до последнего времени, по-видимому, и занимался.
– Как тебя зовут?
– Дэв… Ой! Не гневайся, твое шахское величие! Худайбег я… Худайбег из Ширвана.
– Худайбег аль-Ширвани, значит. А Дэв – это, надо полагать, кличка?
– Кличка, твое шахское… дружки прозвали.
– Разбойники, как и ты?
– Не, не как я. Я у них за курбаши был, – честно признался Худайбег, разведя ручищами.
Его, видать, самого изумляло: из курбаши на кол, с кола – в юз-баши… был пожиже, стал погуще!
Чудны дела твои, Огнь Небесный!
– Грабили, значит?
– Грабили, – с охотой подтвердил сотник.
– Убивали?
– Бывало, – понуро кивнул Худайбег. – Я в разгуле с младых ногтей, первого своего в девять лет приколол, копьецом-то… старый курбаши – родитель мой. Ты, шахское твое, вели гулямам вернуть копьецо, оно мне по руке… А я теперь за тебя по пять вражин за раз нанизывать стану, ты уж не сомневайся!
– Позволит ли великий шах внести ужин? – вкрадчиво мяукнули за дверями.
– Давно пора! – улыбнулся поэт. – Вноси, пока мы с голоду не померли!
«И когда это они фазанов успели зажарить?» – подивился он, наблюдая, как слуги проворно
