сметая возникшую было неловкость. Одна из бойких девиц выдала частушку:
Гармонистов у нас много,
Балалаечник один.
Давайте, девки, сбросимся,
По разочку дадим!
Она шлепнула Сашку по голове кулачком, следом и от других досталось ему оплеух. Мир и веселье были восстановлены.
Степан с Прасковьей сошли с крыльца и укрылись за ним от ветра.
– Ты подумала, Парасенька? – спросил Степан, прижимая девушку к себе.
– Чего ж думать, Степушка? – глухо сказала она, зарываясь носом в отворот его тулупа и втягивая, точно зверек, родной запах.
– Соболек ты мой, – нежно шепнул Степан.
Он ее часто называл собольком, хотя Парасе казалось, что ничего в ней соболиного нет – ни бровей, ни пушистых волос. Но звучало сладко. Степан, грозный с виду, могутный, авторитетный, с ней наедине становился мягким и ласковым. Его большие руки – кулаки с голову ребенка – касались ее бережно, с заботой. Поначалу робевшая до немоты в его присутствии, Парася постепенно перестала пугаться, а потом почувствовала свою власть над этим самым лучшим, красивым, сильным, умным, наипрекрасным человеком. Она творила с ним чудо, но и он зачудил ее до остановки сердца. В его объятиях ей иногда не хватало воздуха, сердце не стучало – так бы и померла в эту минуту, не жалко, лучше уж не бывает.
– Ты чего там нюхаешь? – Степан поднял ее лицо, взял в ладони.
– Сладко пахнет.
– Да чем же?
– Тобою.
– Ах, Парасенька! – Он снова прижал ее к себе. – Голубка ты моя, пичужка…
Она хихикнула кокетливо:
– Это что за животное я? Чудо-юдо какое-то. Соболек крылатый с клювиком?
Степан тоже рассмеялся.
– Парася, нам пожениться надо.
– Хорошо.
– Но в церковь я идти не могу: ни по совести, ни по долгу, ни по положению. Понимаешь?
– Понимаю.
– Мы с тобой распишемся по новым правилам.
– Не могу я без венчания.
– Вот опять! На дворе тыща девятьсот двадцать третий год!
– От Рождества Христова! Степушка, сокол мой, я для тебя всё-всё, – торопливо заговорила Парася, – хоть девичество мое, честь… лишь для тебя, с тобой…
– Сама-то себя слышишь? Девичество, мол, бери, а в жены не хочу…
– Я хочу! Очень хочу. Только без венца – это не жена перед Богом и людьми.
– Бога нет! – досадливо отрезал Степан.
– А кто ж мне такое счастье, кто тебя подарил?
– Земные отец и мать.
– Ты им сказал?
– Сказал.
Прасковья почувствовала по его тону, что объяснение с родителями было нелегким.
– Анфиса Ивановна меня не хочет?
– Захочет, никуда не денется, – отмахнулся Степан. – Вот представь, как я в церковь…
– Я твоей мамы боюсь, – перебила Прасковья. – Она строгая
