в котором-нибудь доме собрание гостей. И делается оное для всеобщих танцев. И не для одних только танцев, но и для пользы – переговорить, услышать, где что творится. Притом же и забава.
– Книжник, ах книжник Василий наш Васильевич! – умилялся солдат Федька, опять не без ехидства.
А отец переспросил сосредоточенно:
– Так сие получается – танцы?
Бяша кивнул головой.
– А ты говорил – баня! – напустился Федька на оторопевшего Алёху. – Соберут бояр, князей, генералов, станут они в хоровод и пойдут «ножкой топ-топ, ручкой хлоп-хлоп»…
Баба Марьяна усмехнулась:
– Муд-ре-цы! Царь при смерти, меж наследниками неразбериха, у царевича прынец родился, маленький, и у царя, глядь, новый царевич, вот где ума-то надо прилагать, а они – астанблей!
Алёха продолжал настаивать на своём, Федька его поддразнивал, подмастерья смеялись, а Бяша слушал, как отец, занимаясь своими плашками, говорил Саттерупу, пленному шведу, который работал в киприановской мастерской:
– Конечно, когда государь изволил перенести резиденцию во вновь основанный Санктпитербурх град, в нашей матушке-Москве всё быльем поросло. В полдень лавки запираем и спим до заката. Ужинаем в три пуза и опять на боковую, отчего апокалипсические чудища снятся… А смута не спит, смута копошится, стрельцов ещё мятежных не забыли. На площадях что ни день антихриста кричат! А тут ещё слухи про распрю у государя царевича с государем отцом…
Киприанов ещё покрутил шлифовальное колесо и снова, подняв очки, рассматривал на свет гладкость плашки. Наклонился к Саттерупу:
– Ежели слушать на торжке все байки, ума можно решиться. А ходят такие слухи, за которые прямо хватать – да в застенок, в Преображенский приказ!
Пленный швед согласно кивал головой, развязывая кисет с табачком. Хотя известно, что толковать с ним бесполезно, – за пятнадцать лет в плену он не выучил ни одного путного русского слова.
– А правду сказать – есть, есть у нас ради чего приехать обер-фискалу. – Отец раскурил с Саттерупом по трубочке. – Взять того же Кикина, бывшего царского клеврета, который ныне у нас обретается. Или Аврама Лопухина, брата отставленной царицы… Вся Москва скажет – они-то царевича на непослушание и подбивали, с отцом стравливали, прости господь! И ныне, как узнали, что царь Пётр Алексеевич соборовался, так и понеслись!
Заметив, что сын внимательно слушает его откровения, Киприанов погрозил ему пальцем и вынул карманные часы-луковицу:
– Шабаш, братцы! Пошли-ка, возьмёмся за ложки-плошки, поварёшки!
А на другой день Бяша, то есть Василий-младший, сын Киприанов, воочию столкнулся с этим самым страшным обер-фискалом, которому суждено будет сыграть такую решительную роль в его, Васильевой, судьбе.
Был сочельник. С утра Москва кипела, готовясь к празднику. Хватали всё что попало, на прилавки шли, как на турецкую крепость, особенно приезжие. Каждому хотелось привезти домой московский гостинец.
Отец приказал:
