брюхе больного, а Зайончковский, солидно покашливая, предъявил басню о какой-то чудотворной иконе, которая, представьте себе, воскрешает даже безнадежных дохляков, и даже молчаливый Виткус, разжав тонкие губы, промурлыкал заплесневелый анекдот о покойнике, чихнувшем в гробу по дороге на кладбище, – Слижюс не стерпел. Повысив голос (специально для подручных), он заявил кузнецам, что от их болтовни вянут уши, и потребовал прекратить это «дуракавалянье», недостойное, по его словам, взрослых людей.
А кузнецы, растоптав в прах медицину, подымались с травы и шли, окруженные восхищенными молотобойцами, к своим наковальням и там до ночи били, гнули, крутили и распинали огненно-желтый покорный металл.
Время от времени, хотя ему решительно там нечего было делать, появлялся в кузнице Слижюс. Словно ненароком, проходил он мимо Нарбутаса, искоса бросая на него беглый, пытливый взгляд.
Эта опека начинала раздражать кузнеца. Неужели он не доказал, черт побери, знаменитой дракой с хулиганами, что в нем еще вдоволь здоровья и силы! С таким трудом, даже с риском для жизни он вернул себе молодость, а они своими заботами хотят затолкать его обратно в старость. Нет, черта лысого!
Он возобновил встречи с одной старой знакомой. Ее звали Агота Даргене. Она работала кассиршей в закусочной. Он и раньше захаживал туда с приятелями – сам-то он не пил, но любил шумную, веселую компанию. А кроме того, ему немножко льстило, что он нравится этой хотя уже и не очень молодой, но все еще довольно приятной на вид женщине.
Она встречала его с удовольствием. Она любила веселых, живых людей. К тому же он такой щеголь. Ни за что не скажешь, что он простой кузнец и что ему столько лет.
Нарбутас даже подумывал, не покрасить ли ему волосы. Ему посоветовали хороший, стойкий восстановитель. Но в конце концов он нашел, что седина ему больше к лицу. Теперь, когда он смотрел в зеркало, он задирал голову так, чтобы кожа на шее натягивалась. В таком положении она выглядела еще довольно свежей. При этом он слегка зажмуривал глаза, чтобы видеть себя неотчетливо.
Первое время Нарбутас остерегался тяжелой работы. Но это длилось недолго. Все чаще он выхватывал молот из рук Губерта. Воспоминания о победоносном бое с хулиганами подбадривали старого кузнеца. Мало-помалу страхи его исчезли. Постепенно Нарбутас перестал бояться физического напряжения. Наоборот, он словно играл своей силой, щеголял ею. Он стал работать на двух горнах и вызвал на соревнование Зайончковского. Теперь у Нарбутаса было два подручных, и обоим он задавал жару. А так как на завод поступил крупный и срочный заказ, то любое ускорение темпов было всем на руку. В этой горячке работы память о былой болезни Нарбутаса постепенно испарялась.
Как-то на завод – в связи все с тем же заказом – приехал министр. Он несколько разочаровал рабочих своим видом: сухонький, юркий, никакой солидности. Только Виткус уважительно пробормотал:
– Министр – это министр…
Заводское начальство провело гостя по всем цехам, кроме кузни. Но министр был, видать, тертый малый. Он остановился
