как большая деревня, всё на виду? А с этим говнюком мы, считай, в соседних дворах росли. Все его так и звали – за то, что когда его бить хотели, он начинал, вы не поверите, дерьмом швыряться, и откуда он брал его, в карманах, что ли, таскал? За что бить – так он трусоват был, вороват, и всегда по-подлому норовил, а после ржал в лицо – обманули дурака, ну а я умнее!
Еще не нравилось, что он высокородного из себя корчил. Показывал всегда, что нам не ровня – якобы у него родители при царе в Петербурге жили, то ли из благородиев, то ли из образованных. Но у нас его папаша работал счетоводом у пана Микульского и был на вид как все. Его в сороковом НКВД арестовало, что с ним после стало, не знаю, а мамаша еще раньше умерла. А этот сразу от отца отрекся – еще как в тридцать девятом ваши пришли, так он сразу активистом заделался, «за Ленина, за Сталина» орал, на всех собраниях. И даже подписывался всегда перед именем «т.» – «товарищ». А по пьянке говорил – вот было у него, как выпьет, так что на уме, то и на языке: «Завтра я в комсомол вступлю, а затем и в партию, вы все мне будете в ноги кланяться и называть «пан секретарь»!»
Но что-то у него не сложилось с комсомолом, а тут война и немцы. Так он сразу полицейскую повязку надел, ходил с ружьем и говорил: «Поймаю партизана или москальского парашютиста, немцы сразу старшим полицаем сделают!» Но не поймал никого – не было тогда у нас никаких партизан. Да и были бы, не поймал – он же настолько тупой был, что уже при немцах расписывался с буквой «т» в начале, сообразить не мог. А после как-то исхитрился в Минск перебраться – «карьеру делать», как он говорил.
Да, еще стишки писал, что-то там про «коммунячьи орды, визга впереди, убегают в Азию, им пинка дадим», «мы костер из марксов дружно разожжем, мерзость коммунячью вылечим огнем». И очень обижался, когда кто-то не восторгался, сразу в драку лез.
Один раз после на побывку приехал важный весь, в кожаном пальто и начищенных сапогах, серебряные часы в кармане, дорогие сигареты курит – и хоть бы угостил! Я ему: «Здорово, Федька!» – а он мне в морду с размаху: «Что гавкаешь, пес, я культурный европеец, а не славянское быдло, не Федька Сруль, а пан Теодор Троль!»
А. И. Солженицын. Багровые зеркала.
Изд. Нью-Йорк, 1970 (альт-ист.)
Свобода – это высшая ценность, высшее право человека. Пусть лучше погибнет весь мир – но восторжествует свобода. И всякий, кто мыслит иначе – тот не человек, а быдло, достойное лишь рабского ошейника.
Так говорил мне мой сосед по лагерному бараку. Лишь будучи арестованным, я нашел единомышленников, узнал по-настоящему, какие люди еще есть в нашей несчастной стране – и величайшее преступление сталинского режима, что эти творческие личности, подлинная элита нации, гнили за колючей проволокой, вместо того чтобы занимать самые высокие посты. День тяжелой и бессмысленной работы, под окрики конвоя и издевательства уголовной сволочи – и лишь после отбоя мы могли, собравшись в углу, вести беседы на самые высокие философские темы. Наиболее частым моим собеседником был… назовем
