навстречу бесконечной свободе.
А ведь небо было совсем рядом: оно отражалось на льду лужи, рядом с которой лежал Николай.
Последнее, что он подумал: «Звезды! Примите меня в Ваше безмолвное царство СВОБОДЫ!»
Вы умрете во сне
– Вы умрете во сне, – сказала кардиолог.
– Постойте, постойте, почему?.. Как – «во сне»?.. – заикаясь, выговорил Тимофей Николаевич, снимая с себя электроды.
Впрочем, обо всем по порядку.
Тимофей Николаевич лежал на правой от окна койке, отвернувшись к стене. Он лег в кардиологическое отделение этой больницы по настоянию друзей, с которыми общался только по переписке, поскольку жил постоянно в удаленном от города поселке. Выезжать из поселка он не любил: давно пронеслись бурные годы безумств молодости, хотелось покоя, уединения, да и писалось здесь легко. В городе он не мог сосредоточиться: мешала городская суета, не хватало тишины и воздуха. Да! Воздуха! В городе он страдал одышкой, а из-за шума не мог уснуть, приходилось принимать снотворное. Да и нечего ему было делать в городе: писалось плохо – можно сказать, совсем не писалось, дети разлетелись по стране, с женой он был в разводе, по врачам он ходить не любил, а на то, чтобы встретиться с теми, с кем ему необходимо было встретиться, уходил день-другой, не больше.
Он всегда с грустью покидал свой поселок, который с годами стал для него родным. Этот поселок строился, когда ему было еще только лет пять.
Все здесь было для Тимофея Николаевича родным и дорогим сердцу: дом, книги на книжных полках, шкафы, привезенные от дальних родственников, копии известных картин, написанные друзьями отца…
«А вот это крыльцо… Родители долго решали, каким ему быть, и все рисовали в тетрадке в клеточку разные варианты, – вспоминал Тимофей Николаевич. – Все делалось как-то весело, дружно: люди ценили то малое, что имели, и радовались жизни».
За много лет рука ни разу не поднялась что-либо изменить на участке. Только летний дом отремонтировал, когда уж никого из семьи не осталось – стоит как новенький, хотя лет ему почти как самому Тимофею Николаевичу. Да на дорожки положил плитку – по-современному, но ни одного поворота и изгиба не изменил: оставил все, как и было раньше.
С годами поднапрягся и поставил себе на старость маленький и теплый домик в углу участка. С тех пор и зимой и летом живет в поселке и, конечно, продолжает писать. Писал, как говорят, «для себя», но и публиковался тоже. Когда пишешь – пишешь для себя, но закончишь рассказ, и становится вроде обидно класть его в стол. Пусть читают, ему есть что рассказать: много поездил и повидал на своем веку. А век его был не таким уж и малым: помнил, как маленький играл он с дедом, да и любил он деда, который еще в Первую мировую войну воевал. На всю жизнь запомнил его рассказ, который про себя озаглавил: «А ведь вас могло и не быть».
Вот
