и смутно, потому что солнце светит ослепительно, вижу, что там внутри.
– Да мне бы на одну минутку… Я хочу помолиться.
– Сожалею, но не могу. Закрыто.
Он слушает мой разговор со стариком и не вмешивается.
– Ладно, пойдем отсюда, – говорю я. – Не станем спорить.
Он по-прежнему смотрит на меня пустым отчужденным взором.
– Разве ты не хочешь посмотреть часовню? – спрашивает он.
Я знаю – ему не нравится, как я себя веду. Он считает, что я – слабая, боязливая, не умеющая добиваться своего. Принцесса безо всяких поцелуев превратилась в жабу.
– Вспомни, что было вчера, – говорю я. – В баре тебе не хотелось продолжать спор, и ты прекратил его. А теперь, когда я поступаю точно так же, ты меня осуждаешь.
Старик бесстрастно слушает нас. Должно быть, он доволен – хоть что-то происходит перед ним, ибо здесь, в этом местечке, все утра, дни и ночи неотличимы друг от друга.
– Дверь не заперта, – обращается он к старику. – Если тебе нужны деньги, мы можем заплатить, хоть и немного. Но она хочет посмотреть церковь.
– Сейчас – нельзя.
– Ладно же! Мы все равно войдем!
И, схватив меня за руку, входит.
Сердце у меня колотится – старик может разозлиться, позвать полицию, испортить наше путешествие.
– Почему ты сделал это?
– Потому что ты хотела осмотреть часовню изнутри.
Но мне это не удается: глаза не смотрят – эти пререкания и то, как я отнеслась к запрету, уничтожили все очарование такого чудесного утра.
Я чутко прислушиваюсь к тому, что происходит снаружи, я представляю, как старик зовет полицию. Святотатцы. Грабители. Они нарушают закон, преступают запрет. Старик ведь сказал им – закрыто, час посещений прошел! Он немощен и дряхл, он не в силах был нас удержать, мы не проявили уважения к старости – и в глазах полиции это усугубит нашу вину.
Я остаюсь внутри ровно столько времени, сколько нужно, чтобы освоиться. Но сердце колотится так сильно, что я боюсь, как бы он не услышал его стук.
– Мы можем идти, – говорю я, выждав время, необходимое для того, чтобы прочесть «Отче наш».
– Не бойся, Пилар. Тебе не придется подыгрывать этому старику.
Мне вовсе не хочется, чтобы конфликт со сторожем привел к ссоре с моим другом. Надо сохранять спокойствие.
– Не понимаю, о чем ты говоришь, – отвечаю я.
– Есть люди, которые постоянно воюют с кем-то – с окружающими, с самими собой, с жизнью. И постепенно у них в голове начинает складываться некое театральное действо, и либретто его они записывают под диктовку своих неудач и разочарований.
– Я знаю многих таких.
– Беда в том, что они не могут разыграть эту пьесу в одиночку, – продолжает он. – И тогда прибегают к помощи других актеров.
Здесь произошло нечто подобное. Старик хотел за что-то на ком-то отыграться, кому-то за что-то отомстить – и
