что ли? Издевался?
Собственная беспомощность выводила Гордея из себя. Его будто скрутили по рукам и ногам. Ни развязать, ни разрубить узлов. Если б не дочь, наверняка лишился бы рассудка. Глаша ухаживала за матерью безропотно и самоотверженно, как за собственным ребенком: мыла, пыталась кормить, обстирывала. При этом еще умудрялась стряпать для младшего, смотреть за курами да бегать в школу. Вот уж, правда, крепкая, духом сильная. Вся в мать.
Водка кончилась, и Гордей, после минутного колебания, взял кружку «Мюнхенского» и триста грамм сосисок. Тяжелые мысли нельзя бросать недобитыми. Разрастутся, расползутся, как сорняки по грядкам. Как рак по телу. Не одолеете, сволочи!
На этот раз он пил пиво медленно, наслаждаясь густой терпкостью. Судьба несправедлива к нему, но ведь с кем-то она обошлась куда хуже. Разве нет? Где теперь его друзья закадычные, с которыми неразлейвода и все поровну, по-братски? Лешка Самсонов, вернувшийся с Германской войны без единой царапины, слег с чахоткой и помер в возрасте всего-то тридцати годов. А ты, Гордей, жив, так чего жаловаться? Не поймет Лешка жалоб твоих. Пока жив, терпи. Жеку Налимова зарезали в Москве. Кто, за что – теперь не узнать. Может, и ни за что, просто так, потому что не место там дурням деревенским. Лихое время ответов не дает.
Мишка Герасимов сгинул где-то в Сибири в боях с Колчаком. Был и сплыл. А ведь они с Мишкой однажды, в буйной юности, побратались, поклявшись всегда приходить друг другу на помощь. Вот и гадай теперь, кто кого предал: Мишка его, когда добровольцем записался, или он Мишку, когда тот пулю получил или под шашку угодил, а Гордея рядом не случилось, чтобы, значит, эту шашку на себя принять. Гадай – не угадаешь.
Есть еще Ванька Куликов. Но только он давно уже не Ванька, а Иван Семенович. Большой человек. В горисполкоме собственным кабинетом обзавелся, бумажки подписывает, печати ставит, катается по артелям на черном автомобиле. К нему сейчас на кривой козе не подъедешь. Куда козе за автомобилем угнаться-то?
Представил Гордей козу, бегущую вперегонки с машиной. Усмехнулся. И в этот момент почувствовал, что кто-то навис над его левым плечом. Кто-то чужой, недобрый, пахнущий лютым морозом. Сунув руку за пазуху, где во внутреннем кармане прятался финский нож, обернулся Гордей. Поднял глаза – перед ним Мишка стоит. Герасимов. Собственной персоной, живой и здоровый. Лыбится в русую с проседью бороду. На голове треух заячий, на плечах драповое пальто дорогущее – разве сравнить с обносками, в которых Гордей видал его в последний раз. Сыскал, стало быть, на войне богатство. Да в дополнение морщинами лишними, стариковскими, обзавелся.
– Ну, ты! – ощерился Мишка. – Чего смотришь? Неужто не узнал?
– Узнал, – неуверенно протянул Гордей. – Узнал, как же. Здорóво, бандит!
– Здравствуй, дружище! Вот уж не думал, что тебя тут встречу.
– Почему?
– Да черт его знает, почему. Не думал, и все! Воскресенье
