трудом сдерживаю себя, чтобы не зарычать и не наорать на нее.
– Но это неправда. Ты снова врешь мне. Ты постоянно врешь. И даже если ты не будешь шарахаться по всяким девкам, то я знаю, что ты уже это делал. И когда ты ко мне прикасаешься, я невольно думаю, помыл ли ты руки и другие свои части тела после того, как слез с очередной…
– Ты сдурела совсем? – ору я, все-таки срываясь. – Достать решила? Что ты, вообще, о себе возомнила? Кто ты такая, чтобы читать мне морали и что-то требовать? Твое дело молчать и ноги раздвигать. Ясно выражаюсь? – хватаю ее за плечо, встряхивая и заставляя смотреть мне в лицо.
– Предельно, – с вызовом отвечает она, бесстрастно встречая мой яростный взгляд.
– И не нужно тут изображать оскорбленную невинность. Шлюхи ее мои возмущают. А сама ты сильно от них отличаешься? Я тебя где только, и как только не имел. Не всякая шлюха согласится.
И эта сука влепляет мне пощечину. На что она надеется? Идиотка гребаная. Замахиваясь, ударяю ее ладонью по лицу, в последний момент разжимая кулак. Она летит на пол и ударяется головой о кафельную плитку. Мне по*уй. Вот честно, сама напросилась. Встаю на колени, бесстрастно наблюдая, как она в страхе пытается отползти от меня подальше. Хватаю ее за лодыжки, подтягивая к себе, и она начинает визжать, как резаный поросенок. Не нужно этого делать, дура. Я сатанею. Могла бы уже понять, что вызывает моего зверя на свободу.
– Молчи, идиотка, – шиплю я, зажимая ее рот. Наваливаюсь сверху, раздвигая ее ноги, и вхожу в нее. Она кричит в мою ладонь, слезы градом текут по щекам, вызывая еще большую ярость. Трахаю жестко, причиняя боль, оставляю новые синяки на тонких запястьях, слишком сильно сжимая над ее головой. Наклоняю голову и сильно кусаю ее грудь через ткань.
– Да, бл*дь, – бормочу, мощно кончая.
«Это гадко», думаете вы. И, наверное, правы. Потому что вас не заводит боль и насилие. А я испытываю острое всепоглощающее удовольствие, которое куда мощнее, чем час назад в постели. Считаю ли я нормой то, что происходит? Нет. И я пытался исправить ошибку, решить проблему. Я искал причины и источники своих желаний. Я не горжусь тем, что делаю. Но не могу иначе.
Когда я сползаю с нее, тяжело дыша, она больше не пинается. Какой уже в этом смысл? И даже не плачет. А лучше бы плакала, чтобы я мог сохранить свою злость.
Вот почему мы выбираем слабых и беззащитных женщин. Их слезы и жалкие попытки к сопротивлению будят в нас животное. Они не могут дать полноценный отпор. Ни физически, ни морально.
– Получил свои пять минут триумфа? – с леденящим спокойствием, спрашивает Лекси, опуская футболку на бедра и поднимаясь на ноги.
– Я бы назвал это иначе, – отвечаю я, и тоже встаю. Сажусь за стол, беру пиво и жадно глотаю. Лекси возвращается к плите, берет сковородку за ручку, выкладывая на тарелки омлет лопаткой. Кладет на край хлеб и колбасу. Ставит одну тарелку передо мной. Другую напротив – для себя.
– Ты забыла про вилки, детка, – поизношу я спокойно. У нее отрешенный
