тебе, это мне, – сказал он просто, без традиционного ритуала дележки, и подвинул ей кусок с горбушкой.
Она решительно вскинула смоляные брови:
– Нон. Это Иван, это Джулия. – И поменяла куски местами.
Он глянул ей в лицо и улыбнулся:
– Нет, Джулия, не так. Это тебе.
Потом быстро взял с тужурки свою порцию. Джулия с шутливым недовольством поморщилась и вдруг неожиданно сунула одну свою корку в его руку. Он с коркой тотчас подался к девушке, но та, смеясь, увернулась, вскинула руки с пайкой, чтобы он не достал их. Иван все же дотянулся до рук, Джулия отшатнулась, невольно коснувшись его грудью, и, чтобы удержаться, ухватилась за его плечо. Смех ее вдруг оборвался. Неожиданная близость заставила его смутиться. Пересилив в себе новый, неосознанно-радостный порыв, он отодвинулся в сторону и сел на полу тужурки. Она же, как девчонка, лукаво улыбнулась, взмахнула ресницами и стала поправлять на груди куртку.
– Бери, ешь. Это же твоя, – сказал он, пододвигая ей корку.
– Нон.
С озорным упрямством в глазах, поблескивая зубами, она принялась грызть свою горбушку.
– Бери, говорю.
– Нон.
– Бери.
– Нон, – не сдавалась она, смеясь глазами.
– Упрямая. Ну как хочешь, – сказал Иван и откусил от своего куска.
Она быстро проглотила все, разумеется, не наелась и тайком стала поглядывать на оттопыренный карман тужурки. Иван, неторопливо жуя, замечал ее взгляды и невольно сам начал думать: а не съесть ли все без остатка, чтоб хоть один раз утолить голод? Но все же усилием воли отогнал эти мысли, потому что слишком хорошо знал цену даже и такому крохотному кусочку, как этот.
– Еще хочешь? – спросил он наконец, доев сам.
Она с подчеркнутой решимостью, словно боясь передумать, покрутила головой.
– Нон! Нон!
– А это? – кивнул он на корку, все еще лежавшую на середине тужурки.
– Джулия нон.
– Тогда давай так: пополам.
– Вас ист дас – пополям?
Девушка вопросительно сморщила носик. Солнце светило ей в лицо, и она невольно гримасничала, словно шутя дразнила Ивана.
Он разломил корку и одну часть дал ей. Она нерешительно взяла и, откусив маленький кусочек, посасывала его.
– Карашо. Гефтлинген чоколядо.
– Да уж при такой жизни и хлеб – шоколад.
– Джулия бежаль Наполи – кушаль чоколядо. Хляб биль малё – чоколядо много, – сказала она, щуря темные, как ночь, глаза.
Иван не понял:
– Бежала в Неаполь?
– Си. Рома бежаль. От отэц бежаль.
– От отца? Почему?
– А, уна… Една историй, – неохотно отозвалась она, еще откусила кусочек и пососала его. Потом с чрезмерным вниманием осмотрела корку. – Отэц хотель плёхой марито. Русско – ето муж.
Муж!
