сморщенными бородавками, из самых недр организма высунулся в венце мясистых шевелящихся выростов и раскрылся, дразнясь, огромный черный клюв. Послышался пронзительный скрежет: Спиридон хохотал.
– Завидуешь, – сказал он. – Вижу, что завидуешь. Ох, и завистливы же вы все, сухопутные! И напрасно. У вас есть свои преимущества. Гулять сегодня пойдем?
– Не знаю, – сказал я. – Как все. Я вот папку принес. Помнишь, ты просил?
– Помню, помню, – сказал Спиридон. – Как же…
Он разлегся на воде, распустив веером чудовищные щупальца, и принялся мерцать и переливаться перламутром. У меня зарябило в глазах и потянуло в сон. Представилось, что сижу я с удочкой ясным утром, солнышко греет, блики бегают по теплой воде, и сладко так тянет все тело. Спиридон пустил мне в лицо струю холодной воды, и я опомнился.
– Тьфу, – сказал я. – Грязью своей… Тьфу!
– Почему же – грязью? – удивился Спиридон. – Чистейшая вода, в нечистой я бы умер.
– Черта с два ты бы умер, – вздохнул я. – Знаю я тебя.
– Бессмертен, а? – самодовольно сказал Спиридон.
– Что-то вроде этого, – согласился я. – Ну-ка, перестань мерцать. Ты на меня сон нагоняешь. Ты что, нарочно?
– Я не нарочно, но я могу и перестать. – Он вдруг снова оказался у самых моих ног. – А где наш говорливый дурак? – спросил он. – И где твой волосатый приятель?
– Он не только мой приятель, – возразил я. – Он и твой приятель. Что у тебя за манера – оскорблять друзей?
– Друзей? – спросил Спиридон. – У меня нет друзей. Я не знаю, что это такое.
– А как насчет Генерального содружества? – спросил я. – Чей же ты тогда Полномочный посол?
Спиридон холодно взглянул на меня.
– Ты имеешь какое-нибудь представление о дипломатии? – осведомился он. – Можешь не отвечать. Вижу, что очень смутное. Дипломатия есть искусство определять новые явления старыми терминами. В данном случае совершенно новое для вас, людей, явление – мою искреннюю и нерушимую дружбу меня сегодняшнего со мной завтрашним – я определяю старым термином «Генеральное содружество».
– Ага, – сказал я. – Значит, Генеральное содружество – это вранье.
– Ни в коем случае, – возразил Спиридон. – Это, повторяю, содружество меня со мной.
– Вот я и говорю: вранье, – повторил я. – Кроме самого себя, ты ни с кем не можешь находиться в содружестве, даже со мной.
– Гигантские древние головоногие, – наставительно сказал Спиридон, – всегда одиноки. И всегда рады этому обстоятельству.
– Понятно. А кто же тогда тебе мы – Федя, Говорун, я?
– Вы? Собеседники. Развлекатели… – Он подумал немного и добавил: – Пища.
– Скотина ты, – сказал я, обидевшись. – Грязные ты подштанники. – Это прозвучало несколько по-хлебовводовски, но я очень рассердился. – Ну и отмокай здесь в своем гордом одиночестве, а я пойду.
Я
