роща снабжала нас всем для этого нужным, а пересеченная местность отлично подходила для догонялок и пряток. В другой обстановке мы повзрослели бы гораздо раньше, но это был наш, особенный мир, так что мы со взрослением не спешили. Собственно, как раз потому Папа и перевез нас сюда. Он хотел, чтобы мы как можно дольше оставались сами по себе, вдали от большого мира. Он дал нам шанс пожить своей жизнью, по его словам.
Мы увлеклись стрельбой из луков, подражая легендарным лесным разбойникам. Когда после постройки дома у Папы появилось больше свободного времени, он научил нас делать луки и стрелы с применением разнообразных инструментов. И мы делали из твердой упругой древесины длинные луки – почти в рост каждого из нас. Ясеней вокруг было полно, но дубовые ветки для этой цели подходили больше, а наилучшим материалом был тис, как объяснил Папа. Он находил прутья нужной длины и толщины, после чего мы уже сами очищали их от коры и тонкой стружкой – чтобы не снять лишнее – срезали верхний, еще не окрепший молодой слой. Со стрелами было проще: найти в окрестностях прямые тонкие побеги не составляло труда. Для состязаний в меткости вполне годились стрелы с тупыми наконечниками – мы пускали их в джутовый мешок с намалеванной на нем мишенью, – но Папе для охоты на птиц, кроликов и оленей нужны были крепкие стальные наконечники, которые ему приходилось покупать.
Мы делали разные луки: удобные для использования сейчас, более тугие для проверки и развития силы, а также луки на будущее, до которых нам еще только предстояло дорасти. Кэти могла оттянуть тетиву гораздо дальше, чем я, благодаря ее длинным рукам, хотя грудная клетка у меня уже тогда была шире. Она никогда не вздрагивала при выстреле, если отпущенная тетива хлестала ее по левой руке, – так бывает при очень сильном натяжении, усталости или при неправильном хвате лука. Или когда у стрелка очень тонкие и гибкие руки, которые при полном распрямлении слегка выгибаются в обратную сторону, подставляя под удар мягкие ткани с голубыми прожилками вен. У нас обоих были такие руки. Натянув лук изо всех сил, я пускал стрелу, и тетива била меня чуть ниже локтя. Боль не ограничивалась только кожей, она пробиралась глубже, вплоть до костного мозга. А потом болевая волна разносилась по костям всего тела.
Но Кэти как будто не чувствовала этой боли – или не обращала на нее внимания. Она никогда не надевала кожаный нарукавник и максимально оттягивала тетиву, распрямляя левую руку до предела, чтобы точнее прицелиться. И каждый раз тетива звучно хлестала по ее мягкой белой коже. Так оно и продолжалось: Кэти держала лук, выгибая локоть в сторону тетивы и при стрельбе вновь и вновь получая болезненные удары. Ее предплечье сделалось багрово-красным с пятнами серых и пожелтевших синяков, которые почти замкнулись вокруг руки наподобие браслета с золотистыми вкраплениями.
И все же она не меняла свою манеру стрельбы. Папа сердился на нее, когда это видел. Если только можно назвать гневом смесь разных чувств с преобладанием любви. Отчасти это походило на грусть, но не как бездеятельное состояние, ибо Папа всегда был готов вмешаться. В таких случаях
