отёр он усы, и голос его не был уж таким дробяще-жёстким, стал мягким и разморённым от сытости, видно, отлегло.
– Слушаю, батюшка.
– Разбаловал я её, – начал, будто оправдываясь, он, избегая долго смотреть в глаза.
Повисло молчание, матушка ласково погладила руку Доброга.
– Ничего, придёт в себя и поймёт, что ты правым оказался, – в утешение сказала она, наклонившись к мужу.
Росья только в очередной раз подивилась доброте и смирению матушке. Ведь рассказала она однажды, что выдали её против воли. Не сразу приглянулся ей Доброга, а потом свыклась. После многих лет пришла и привязанность глубокая, и чувства сильные крепли с каждым годом. И сколь помнила Росья, говорила мать, что любовь настоящая появляется, когда вместе проходишь многое. И младшая видела, как любит матушка, как лучатся молодо её глаза, а лик светится, что полная луна. Лытко учил, что только терпение и смирение приносят дары.
– Ступай, – позволил уйти отец, обращая на неё задумчивый взгляд.
Росья чуть преклонила голову в почтении, поднялась с места и неспешно покинула трапезную. Едва очутившись за дверью, припустилась бегом в светлицу, на лестнице чуть не сшибла с ног Руяну, помощницу старшую. Ту, видимо, Станислава погнала прочь, и в глазах её Росья успела прочесть тревогу.
Сестрицу она застала рыдающей, ещё никогда не приходилась видеть старшую в таком отчаянии. Бесшумно пройдя вглубь, Росья взяла со стола светец и, присев на край лавки рядом с лежащей Станиславой, поставила кованую подставку на сундук. Девица притихла, было, но потом плечи её вздрогнули, и Станислава вновь зашлась в рыдании. Росья, не зная, как утешить, протянула руку, погладив сестру по мягким волосам, так и не возымев смелости что-либо сказать. Да и что тут скажешь. Любит она Верлада, из души такое не выдернешь, словно сорняк. Дед Лытко говорил, чтобы забыть любовь, времени много нужно. Но впрочем, Росья всё равно не понимала, с чего бы по юноше вот так убиваться.
– Ну будет тебе, может, со Станилом слюбится ещё.
Сестра замолкла, а потом повернула голову. Лицо её уж всё мокрое стало от слёз, растрепавшиеся волосы облепляли красивый лик девицы.
– Тебе почём знать, каково это? У тебя не сердце в груди, а сухарь. Не лезь лучше, ложись спать, – огрызнулась она и снова отвернулась, задушив рыдания в подушке.
Росья убрала руку с горячего плеча сестры. Слова сказанные задели, и уйти бы подальше, но осталась сидеть на краю лавки.
– Наверное, и мне недолго оставаться в отчем доме, – вдруг проронила она.
Станислава замерла и вновь повернулась, позабыв о своём горе, с подозрением глядя на младшую.
– Чего ты такое мелешь? Срок твой ещё не вышел, рано думаешь о таком.
И в самом деле, можно было послушать Станиславу, но чутьё не обманешь.
Говорить вслух о том, как почувствовала, что о ней узнал кто-то, только смешить лишний раз. Станислава,
