Колесница Оруженосца имела совсем другой облик. Он же видел – как будто узнавал забытое! – вот что:
У того было у сокола у корабля
Вместо очей было вставлено
По дорогому каменю, по яхонту;:
Вместо бровей было прибивано
По черному соболю сибирскому;
Вместо уса было воткнуто Два вострые ножа булатные;
Вместо ушей было воткнуто
Два вострые копья мурзамецкие…
Нос, корма по-туриному,
Бока взведены по-звериному…
– Ну откуда здесь выходить Оруженосцу?! – прорвался вдруг сквозь дивный Голос негодующий вопрос режиссера. – Только посмотри, только посмотри, что ты натворил, Стрелец! А сценарий, а все планы, значит, побоку?!
О нет… это натворил не Стрелец, не его своевольное воображение в контакте со Сферой! Тень Корабля-Сокола опутывала одно злобное солнце за другим, оставляя за кормой темное, благодатное, звездистое небо, овевая свежестью планету-пустыню.
Что, смятенно думал Стрелец, что это может быть? Стыковка параллельных трансляций исключена: телефирма, нарушившая основное условие пользования Сферой – строжайшее соблюдение эфирного времени, – автоматически исключалась из числа совладельцев. Желающих рискнуть не находилось: выход из корпорации владения Сферой равносилен краху телефирмы. Ведь с открытием Сфры обрушились в прошлое кино и обычное телевидение. Разве что театр – балет, опера – мог еще с ней конкурировать. Живость, острота впечатлений и ощущений – вот чем брала Сфера. Однако свободные художники, одиночки, не участвуя в международной корпорации, проникнуть туда тоже не могли. Сферу охраняли строже, чем государственные банки. Слишком уж велика становилась в ней власть подсознания, парализующую силу обретала фантазия, вырвавшаяся на вольную волю и мгновенно создающая такие живые, такие реальные образы…
Но в ход феерии о Десяти Солнцах явно вмешалось чужое воображение, нарушив течение сценария! Что же теперь?
Вдруг золотистые нити протянулись из корабля во все стороны. Стрелец отпрянул было, но сверкающая пряжа оплела его, словно паутина. Он заметался опять, заметалась в студии Анита.
– Хорошо, Стрелец, хорошо, больше жизни, – вновь сладострастно зазвенело в шлеме, но вдруг раздалось восторженное режиссерское «О-о!» – и Стрелец тоже увидел, что опутавшие его солнечные лучи – это пряди волос, которые заплетает солнечноясная дева, сидящая на самом краешке небесного яруса, принакрытого узорчатой парчой. Рядышком лежало веретено с куделью-облаком.
Дева, заплетая самосветными пальцами косу, вынула из-за пояса острый нож и начала выводить по небу невнятные черты и знаки.
Шлем-страшила онемел, Стрелец остолбенел от страха и восторга, и Анита оцепенела, а на мониторе-перстне и экранах Земли плыли чарующие нарезы, навевающие не то сон, не то страсть, не то тревогу сердечную.
– Руны? – очнулся режиссер. – Нет, иероглифы, о, смотрите!
