смирно, маленький! – изящнейшее копытце слегка нажало на грудь поэта, который тут же попытался обнять эту прелестную ножку, которая – ах! – тут же исчезла, а попытка поймать её в воздухе и осыпать поцелуями была пресечена безмолвно-строгим приказом серых глаз.
– Я Пьеро, я пришёл с Карабасом, я люблю тебя, люблю, как Мальвину, ты Мальвина, – выговорил поэт, пытаясь сладить с заплетающимся языком.
– Маленький, расскажи больше, а то я ничего не понимаю, – и снова прикосновение волшебного копытца, дразняще-сладостное, и ножка опять исчезла раньше, чем Пьеро успел насладиться ею.
– Я Пьеро, член тора-борской разведывательно-диверсионной группы, нахожусь на задании, нас трое и бэтмен, лидер – Карабас бар Раббас, боевой раввин… – какой-то частью мозга Пьеро понимал, что говорит лишнее, но сердце его рвалось открыться, рассказать всё, больше чем всё, вынести на свет самое сокровенное, ибо только так он может заслужить благосклонность небожительницы.
– Пфуй, как неинтересно, – недовольно сказала поняша, отворачивая мордочку.
Пьеро глухо зарыдал: он понял, что всё испортил. Ему нужно было сказать о главном, о своей любви – а он оскорбил слух прекрасной дамы каким-то нелепым отчётом о ненужных, неинтересных вещах.
– Не волнуйся, маленький, я тебя возьму с собой, ты всё расскажешь кому следует, тебя выслушают, – подарила она ему тень надежды.
Несчастный поэт закричал, как стрелою пронзённый: истерзанная душа его разрывалась между желанием служить няше и желанием обладать ею, овладеть ей прямо здесь, сейчас, на этой поляне, вмять своё тело в её, вознить свой хуй в её плоть, в сладчайшее лоно, сплестись в единый клуб, ебать, ебать, ебать, ебать – а если это почему-либо невозможно, почтительно служить ей всю жизнь, отдать ей всего себя, чтобы когда-нибудь заслужить величайшую милость: быть растоптанным её пресвятыми копытцами.
Поняша недоумённо повернула изящную голову, склонилась над ним – и лицо Пьеро снова обдало лёгкое дыхание.
– Ох, маленький, как же это – мы ведём себя нехорошо, огорчаем нашу хозяюшку? – и опять этот медовый голос, мучительно ласкающий слух. Пьеро уже не мог сдерживаться, он открыл своё сердце навстречу этому голосу и выплеснул наружу свою боль и неистовое желание.
Эмо-импульс накрыл и затопил увядшую поляну. Зашуршала, распрямляясь и вставая, поникшая было трава, оглушительно застрекотали-зазвенели цикады. В кустах, наполнившихся движеньем, завозились насекомые и птицы, прыгая друг на друга в неистовой жажде сношения. Даже прилипшая муха ожила и попыталась согрешить с трещинкой на губе поэта, но не смогла – и упала во вздыбленные травы, похотливо суча лапками.
Лошадку тоже проняло – да так, что она буквально слетела с копыт. Тело её осело в траве, чем и воспользовался воспрянувший поэт. Со страстным стоном он обнял её за шею и зарылся лицом в гриву, покрывая нежную кожу лобзаньями, жаркими до боли.
– Не
