горло сдавил спазм.
– У меня от твоей горечи челюсти сводит, – проворчал мужчина. – Что ты такое увидела, раз тебе теперь так стыдно?
– Я ведь предаю их! – выдохнула с трудом, даже не стараясь придумать какое-то оправдание и не боясь говорить Кляксе правду. Я и теперь не могла относиться к нему плохо. – Даже отомстить не попыталась. Трусиха…
– А, вот ты о чем, – сказал Клякса и выпустил мое плечо. Кровать спружинила от его движений, мужчина поднялся и, кажется, пошел к синтезатору. Загорелся свет. – В общем, да, почти так и есть. Ты струсила, не мстишь и даже – о ужас! – радуешься жизни. Наверное, это вправду можно считать предательством. Думаешь, если бы ты умерла, тебе бы стало легче? Нет? Ну, уже хорошо. Даже не знаю, что тебе посоветовать для очистки совести, – продолжал спокойно рассуждать мужчина, устроившись в кресле. – Убить меня и покончить с собой? Занятный вариант, но имей в виду, я буду сопротивляться. Объявить голодовку и гордо удалиться в заточение? Ну… такое могу обеспечить, но от этого вряд ли кому-то полегчает, в первую очередь покойникам. Еще на ум приходит вариант «выжить и помочь родственникам умерших», но я от всей души не советую это делать. Нет, не выживать, а знакомиться с их родней.
– Почему? – пробормотала удивленно.
Спокойный цинизм и хладнокровие Кляксы вызывали смятение, но при этом действовали на удивление отрезвляюще и благотворно.
– Потому что тогда тебе на самом деле останется только покончить с собой. Каждый из них, глядя на тебя, будет спрашивать себя, небо или, в худшем случае, тебя, почему выжила ты, а не их родственник. Не думаю, что злоба незнакомых людей и горечь их потери – именно то, чего тебе не хватает в жизни.
– Но как можно с этим жить? – спросила я, все-таки садясь на постели.
– Никак. Либо привыкнуть и смириться, – пожал плечами Клякса. Он сидел в кресле с неизменным пакетом какого-то напитка в руке. – Человек или пластично подстраивается под обстоятельства, или ломается – третьего не дано. Впрочем, некоторые живут, сломавшись, но это весьма жалкое зрелище, я бы в таком случае предложил самоубийство. Агония – это грязно и противно.
– Ты очень жестокий человек, – тихо заметила я, на что мужчина усмехнулся.
– Я профессиональный убийца. И, строго говоря, уже не человек.
– Клякса, зачем вы это делаете? Зачем вы убиваете людей, зачем захватываете корабли? Неужели все это – ради денег?! – спросила устало, не рассчитывая на ответ.
– Вин! Нет, это все ради искусства, а деньги мы отдаем сиротским приютам, – с сарказмом отозвался он. Потом пару мгновений помолчал и заметил: – А вообще, по-разному бывает. Кому-то правда хочется легких денег, кому-то такая жизнь нравится, кто-то просто не знает другой.
– А ты? – вырвалось у меня.
– Сначала тоже денег хотел, а потом стало поздно что-то менять. Когда в этом увязнешь, пути назад уже нет, – невозмутимо
