от неразделённой любви время она разговаривала со мной о болонке. Это была её вторая и единственная мечта всей жизни. Все обложки её тетрадок и альбомные листы были изрисованы мохнатой мордой. Болонок я не любил, потому что в то время это была чересчур модная порода и их в городе было на порядок больше, чем жителей.
Когда её мама возвращалась с работы, Нина (во, имя даже вспомнил!) начинала канючить:
– Мамочка, ну давай болоночку купим…
– Нина, сколько можно?
– Мамочка, я хорошо учусь, по дому помогаю, давай купим?
– Ты наиграешься и бросишь, а мне потом её выгуливать, кормить, мыть, поливать.
– Ну мамочка…
Такой петлевой сценарий. За полгода я уже сам эту сцену мог проговаривать их голосами.
Количество рисунков над столом Нины росло, а мальчик продолжал каждое утро выходить в школу. Ничто не предвещало беды.
В этот день я услышал топот ног по лестнице, грохот ключей и протяжное «А-а-а-а!» Нины.
Пробежав весь коридор, она ворвалась в кладовку, а я подошёл и, немного послушав, сел под открытую дверь.
Кладовка – это не то, что вам подумалось: в нашу кладовку спокойно помещались односпальная кровать, тумбочка, куча полок и даже радиоточка. Такое место-купе проводника, только без окна.
Нина плакала. Вся в слезах, она держалась за ляжку, высоко задрав школьное коричневое платье. Слёзы лились из глаз, лицо скукожилось, как тряпочка для протирки столов.
– Нина, что с ногой?
– Это всё он! Ненавижу его! Ненавижу!
Со стен полетели его фотографии. Ну, как фотографии – что там можно было снять на «Смену-8М»? На таких фотографиях себя можно узнать, если помнишь, где стоял и кто рядом с тобой был во время щелчка затвора фотоаппарата. Тем не менее фантом её возлюбленного срывался со стен и крошился в длинные полосы. Шредер тогда ещё не изобрели, Нина могла бы вполне стать его прототипом.
Радиоприёмник цвета слоновой кости радостно верещал о правильных пионерах, которые собрали много металлолома, сдали его Родине, которая его расплавит и сделает паровоз, вот! И назовёт его «Пионерский».
Нина плакала. Вот именно плакала, а не рыдала. Не навзрыд, а тихо, со всхлипами, беззлобно проклиная восьмиклассника. Потом она затихла, встала, пошатываясь, обняла дверной косяк:
– Серёжа, помоги мне убраться, мама скоро придёт.
Я зашёл в купе. Все фотографии молодого человека были порваны на длинные полоски. Эти полоски полностью закрыли весь пол, валялись на тумбочке, на кровати и на подушке.
Такое складывалось впечатление, что Родина всё-таки выплавила тот паровоз и он только что пронёсся через нашу кладовку.
Собирал их все я один. Она начинала собирать тоже, но срывалась в своё «ненавижу» и тыкалась лицом в подушку.
И тут пришла её мама.
– Что у тебя с лицом? Ты себя видела? Ты что, четвёрку получила? Тройку?!
– Ничего я не получила.
