жаром рассказывала нам про разводные мосты и Неву и обещала показать Финский залив и Петергоф, усыновила только Максика. Может, я был чрезмерно молчалив или показался тёте Оле слишком грубым, но я не мог быть общительным и милым, когда в моей жизни произошло ещё одно грустное событие: в конце ноября Вовку призвали в армию. И хоть он писал письма каждую неделю или две, эти послания лишь подчёркивали то расстояние, которое пролегло между нами.
В марте судьба разделила нас с Максиком, и я понял, что это если не навсегда, то очень надолго. Наступило самое тяжёлое время для меня. Я лишился единственной родной души в этом мире, который с каждым днём становился всё враждебнее. Только рядом с младшим братом моё внутреннее напряжение ослабевало и наступало нечто вроде временного и зыбкого душевного комфорта. Только с ним я мог делиться самым сокровенным – фантазиями о том, как Вовка заберёт нас из детдома. Чем ярче я рисовал брату картину нашего будущего, тем сильнее верил в него и тем ближе мне становился Максик.
Но в марте я остался один. Младший брат укатил в далёкий и неизвестный Тихвин, а старший отправился в не менее далёкую и пугающую Чечню. И только его короткие, на пол-листа, письма, коих у меня набралась целая обувная коробка, тянули ко мне непрочные нити, напоминающие подвесные мосты туземцев Полинезии.
Вовка писал, что я должен быть стойким. Он уверял, что у меня достаточно сил, чтобы выдержать испытание. Я писал ему в ответ, что у меня всё хорошо, а сам плакал украдкой, боясь, что мне не хватит терпения дожить хотя бы до лета.
Именно тогда я понял, что силы надо экономить. Надо распределить их так, чтобы продержаться два с половиной года – с запасом, ведь оформление документов требует времени. Чтобы как-то скоротать этот срок, я пытался наладить контакт с Максиком. Я хотел позвонить или написать ему, но директор детдома так и не дал мне ни адреса, ни телефона тёти Оли. Я надеялся, что брат сообразит написать мне, но голова у него была бестолковая. К тому же он был увлекающейся натурой: смена обстановки, новая школа, новые друзья, новая семья могли вытеснить из его мыслей и меня, и тем более Вовку. Мне было обидно, что мелкий бросил меня, едва его жизнь наладилась. Но глубоко в душе я понимал, что он всего лишь маленький мальчик, который, даже захоти он этого, не смог бы преломить ход событий.
Мне оставалось только стиснуть зубы и терпеть. Слава отравителя быстро померкла, и я стал обыкновенным сиротой, у которого сильные отбирали всё вкусное и новое. Я не был готов драться за каждый кусок шоколада, как непременно делал бы Максик. Вместо этого я избрал другую тактику – затаиться. Она нужна была мне, чтобы выжить среди жестоких детей, обозлённых и обиженных на свою долю. Она нужна была мне, чтобы осуществить мой запасной план – побег. Дело в том, что я, наученный горьким опытом, опасался, что Вовке снова не разрешат взять надо мной опеку, поэтому я готовился
