к объекту, и, наконец, беседка на детской площадке, увенчанная жирной черной буквой «П» – место, где может прятаться падла, если она живет не в Любахином доме, а в соседнем напротив.
Директор хорошо подготовился, не возражал по поводу предоплаты и не ожидал от меня никаких сверхъестественных услуг. Даже хватать злоумышленника от меня не требовалось, потому что меру пресечения Николай Кузьмич еще не придумал. Только застать с поличным на месте преступления и проследить до места жительства.
Все казалось более ли менее ясным за исключением незначительных мелочей. Директор достаточно доходчиво определил, чем Любаха отличается от реальных пиплов, но осталось непонятным, кто такой Резо, и кто к нему наведывается. Также осталось непонятным, зачем на встречу явился Завуч (явился, между прочим, без сменной обуви), который так и простоял у стены, уставившись в одну точку, не шелохнулся и не произнес ни звука.
Вечером я без труда нашел по адресу нужный двор, сверился с планом и уселся на укрытую пышным кустом сирени скамейку. Минут через двадцать на красной «Альфе» прибыл Николай Кузьмич, и с этого момента все пошло наперекосяк. Обозначенное красным крестиком место, отведенное для директорской машины прямо перед носом Кузьмича занял какой-то наглый микроавтобус, планом не предусмотренный. Кузьмичу пришлось припарковаться метрах в двадцати впереди. Мой пост наблюдения тоже потерял свои преимущества – «Газель» полностью перекрыла сектор обзора. Предназначенная для злоумышленника беседка находилась в более выгодном положении, чем я и воспользовался. Непринужденной походкой пересек двор, согнувшись, проник в беседку и вынул из кармана газету. Директор выбрался из салона, окинул «Газель» суровым взглядом и широкими шагами направился в подъезд.
Метрах в десяти от беседки на скамейке степенно переговаривались три бабульки. В плане двора Кузьмич не обозначил дворовых бабушек совершенно напрасно. Я бы удостоил их специальным значком: синий квадрат, как символ наблюдения, а в нем черная буква «Б». В смысле, бдительность в квадрате. «Альфа-Ромео» не произвела на них особого впечатления, ограничились лишь констатацией факта: «Что-то поздно сегодня к Любке с третьего этажа хахаль приехал». А вот моей скромной и далеко не столь колоритной персоной сразу заинтересовались. И пяти минут не прошло после моего появления в беседке, как до меня донеслось:
– Ишь, за газетой спрятался! Сейчас посидит-посидит, а потом весь дом подзорвет!
Еще через минуту со стороны скамейки громко прозвучало слово «террорист». Дворовые «смотрящие» или страдали прогрессирующей глухотой, или специально давили на психику.
Я опустил газету. По прищуренным глазам и поджатым губам сразу определил витающую над скамейкой национальную идею. Позвонить и сообщить.
Штирлиц был на грани провала…
