одеяло, что-то бессвязно бормотал, просил пить…
Лиза еще с вечера, когда спешила домой по заснеженной улице, сердцем почуяла беду. Она возвращалась поздно, усталая, еле передвигала ноги. Холодный колючий ветер качал ее, как былинку. После обеда их, конторщиц, снова, как и вчера, «бросили на погрузку». Пришли вагоны, много вагонов, и бригады грузчиц не в силах были перетаскать тяжелые ящики со снарядами и уложить их… А мороз за двадцать, да еще ветер…
Открыв калитку, Лиза ахнула. У порога, возле запертых дверей, приткнувшись к косяку, словно нахохленный воробей, коченел Андрюшка.
– Ой, что же это? Как же так? – всплеснула руками Лиза, подбегая к сыну. – Ты почему здесь, а не у бабы Кати?
– Уш-шел… уш-шел я, – Андрюшка не мог унять дрожь, прижимался к матери. – Уш-шел, и-и все…
Баба Катя – соседка, низенькая, худенькая, ей восьмой десяток идет, но она еще и подвижная, только в последнее время заметно сдавать стала, после того дня, как пришла похоронка на единственного сына, на Николая. Сноха на завод устроилась, Марфа Харитоновна в свою бригаду взяла. А за внуками она, баба Катя, присматривает. Двое школьников, а третий, Васька, чуть-чуть старше Андрюшки, Лиза Миклашевская и договорилась с бабой Катей, чтобы она и за Андрюшкой приглядывала. И вот, на тебе, такое случилось…
– Да как же ты ушел, а? – Лиза ввела Андрюшку в дом, стала стягивать с него варежки, развязывать заледенелый шарф. – Ну, что молчишь?
Андрюшка сопел, стягивая пальто.
– Мы с ним рассорились…
– А может, и подрались? – допытывалась мать, оглядывая лицо сына.
– И подрались тоже.
– Ой, горе ты мое, горе горькое! – вздохнула Лиза, растирая шарфом окоченевшие руки и щеки Андрюшки. – Что ж вы не поделили?
– Он у меня карандаш сломал, – всхлипывая, рассказал Андрюшка, – который с одной стороны синий, а с другой красный…
Лиза слушала сына, а сама думала о том, что скорее надо печь затопить, а то в доме выстужено, и похлебку сварить: до смерти есть хочется, и еще постирать бы успеть хоть немного, хоть Андрюшкины рубашки. И тут она, раздевая сына, обнаружила, что штаны его мокрые, обледенелые чуть ли не до пояса, в валенках сплошная сырость.
– Когда ж ты успел, а? В снегу валялся, что ли?
– Не, ма!.. Я на горке катался, на рогоже.
Она знала, что значит «кататься на рогоже». Это почти одно и то же, что и ни на чем.
– Что ж ты, горе мое, санки не взял?
– Мы ж с Васькой рассорились, я и не хотел возвращаться, – признался Андрюшка.
– А что штаны до дыр протрешь, ты не подумал? Где я тебе новые возьму, а?
– Папка с фронта привезет, – серьезно ответил Андрюшка.
– А ты соскучился по папке? – тихо спросила Лиза, прощая сыну все.
– Давно, очень соскучился!
– И я тоже… Давно и очень,
