щелкай, как орешки. «Так что, товарищ младший лейтенант, тут и размышлять особенно нечего, видно даже слепому, – сказал он сам себе. – А у нас есть шанс. Единственный! И этот шанс – внезапность».
Легкий ветерок остужал лицо, пробирался за расстегнутый ворот гимнастерки. Надвигались белесые сумерки, обволакивая молочной белизной дали. Григорий снова и снова всматривался в бронепоезд. А мысль, как заноза, не давала покоя. Кульга даже не думал о том, казалось бы, о главном – а как же он со своим одним орудием полезет против стольких пушек? Это его не пугало. На войне всякое бывало. А одно орудие – это орудие, а главный козырь, тот самый единственный шанс, на который рассчитывал Кульга, заключался во внезапности удара. В стремительности и внезапности!
Чем больше он рассматривал бронепоезд, железнодорожный мост, подходы к нему, тем больше крепла уверенность в своих возможностях. Кульга мысленно прочертил путь танка к реке, прыжок на лед – а лед за зиму окреп, выдержит! – дальше надо вскарабкаться на насыпь и, развернувшись на пятачке, а Галия это умеет, ударить через мост по бронепоезду. Внезапность – великая сила! Все решают секунды. Пока немцы опомнятся, пока развернут орудийные башни, да и то не все, ибо стрелять вперед по ходу они не очень-то приспособлены, можно наделать тарараму и заставить их поплясать под нашу музыку. После такого концертика немцы как пить дать этой же ночью уведут бронепоезд со станции – если только, конечно, останется что увести, – зная наверняка, что с рассветом прилетят наши краснозвездные штурмовики и добьют его окончательно.
– Мингашева, наверх! – почти по-флотски скомандовал Кульга.
Галия встала рядом, высунулась из люка, обхватив Григория левой рукой, как бы держась за него. Мысленно она была благодарна ему, что он вызвал ее на свежий воздух. Ветер холодил лицо, трепал волосы, забивал снежинки за ворот.
– Впереди крутой берег, обрыв, видишь? – спросил Кульга.
– Вижу.
– Надо прыгнуть на лед и дальше, через речку, на насыпь железной дороги, а там на одной точке развернуться. Шарахнем по бронепоезду.
– А лед выдержит? – спросила Галия, прикидывая расстояние для разгона машины.
– Должен выдержать. Видишь, фрицы зимник проложили, напрямую переправлялись. Значит, лед и нас удержит, куда ж ему деваться.
Галия согласно кивнула. Надо так надо, что за вопрос. Ей не хотелось спускаться вниз, на свое место. Еще бы хоть чуть-чуть постоять вот так, прижавшись к любимому. Она расстегнула шлем, лицу стало прохладнее и свободнее. Галия услышала шорох ветра в кустах. Какая-то пичуга вспорхнула с закутанной снегом елки, и с зеленой ветки мягким водопадом посыпались снежинки.
Речная пойма, расстилавшаяся перед ней, чем-то напоминала уральскую, где среди заснеженных полей текла неглубокая река с крутым берегом. Страшновато было тогда на первых порах прыгать на лед, хотя Галия до изнеможения десятки раз отрабатывала на тренажере этот «высший пилотаж» танкового
