вода, – объяснил отец, – не снег, который выпал прошлой зимой. А тот снег, который гора хранила бог весть сколько. Может, это вода из снега, который выпал сто лет назад.
– Сто лет? Правда? – удивился Бруно.
– Или больше. Трудно рассчитать. Надо точно знать крутизну склона и силу трения. Легче провести испытание.
– Это как?
– Проще простого. Видишь вон те расщелины? Завтра мы до них доберемся, бросим монетку, сядем у речки и будем ждать, когда монетка спустится.
Отец засмеялся. Бруно разглядывал расщелины и язык ледника: видно было, что он не прочь провести эксперимент. Меня давние зимы интересовали куда меньше. Я желудком чувствовал, что мы проходим высоту, на которой раньше заканчивались наши восхождения. Да и час был необычным: после обеда мы попали под слабый дождь, вечерело и, когда уже начинало смеркаться, мы входили в туман. Я не ожидал, что в конце морены нам встретится двухэтажное деревянное строение. Сначала до нас донеслась вонь от дизельного генератора, потом мы услышали речь на неизвестном языке; деревянный помост перед входом в здание, весь в выбоинах из-за того, что по нему ходили в шипованной обуви, был завален рюкзаками и веревками. Повсюду сушились одежда и носки, сновали альпинисты в расшнурованных ботинках с бельем в руках.
Тем вечером приют был заполнен до отказа. На улицу никого не выставили, но некоторых пришлось разместить на ночевку по столам и лавкам. Среди постояльцев мы с Бруно были самими юными: поужинали одними из первых и, чтобы освободить место другим, сразу поднялись наверх, в большую комнату, где нам досталась одна кровать на двоих. Мы легли не раздеваясь, укрылись парой грубых одеял и долго ждали, пока придет сон. В окне мы видели не звезды и не огни в долине, а огоньки сигарет, если кто-то выходил покурить. Мы прислушивались к голосам, доносившимся с первого этажа: после ужина взрослые обсуждали планы на завтра, сетовали на неустойчивую погоду, вспоминали прошлые ночевки и походы. Время от времени я слышал голос отца, который заказал литр вина и подсел к другим. Поскольку он сам не собирался штурмовать вершины, он сказал, что привел на ледник двух мальчишек – отец очень гордился своей ролью. Он встретил земляков и разговаривал с ними на венетском диалекте. А я стеснялся – мне было неловко за отца.
Бруно сказал:
– Твой отец много чего знает, да?
– Ага, – согласился я.
– Хорошо, что он всему тебя учит.
– А что? Твой не учит?
– Не знаю. Похоже, я ему только мешаю.
Я подумал, что отец любит поговорить, но не всегда умеет слушать других. Как не умеет присматривать за мной, иначе бы он сообразил: со мной что-то не так. Я поел через силу, хотя мне вовсе не стоило есть, – сейчас меня мутило. Доносившийся из кухни запах супа лишь ухудшил мое скверное состояние. Я глубоко дышал, чтобы успокоить желудок, и Бруно это заметил:
– Тебе плохо?
– Так себе.
– Позвать отца?
– Нет,
