освободили, а ты! Прогнали немцев! Радоваться должен!
– Чему радоваться-то? А? Чему? Какая на хрен разница кто теперь стоять в хатах будет?! Немцы… иль вот… вы! Какая разница кто объедать нас будет?! Последнее забирать? А?
– Ты что такое дед говоришь-то? – обомлел Мамонтов.
Такие речи были чреваты. О таких разговорах нужно было немедленно докладывать «особисту»! А тут! Дед! Не боится! Сумасшедший старик!
– А что такое говорю! – шипел хуторянин. – Ты думаешь, при немцах нам плохо было? А? Может немцы и супостаты, враги как говорится, а они вон пока тут полтора года правили, церковь разрешили открыть, мы с бабкой хоть за двадцать лет первый раз помолится спокойно могли! Землю раздавали! Кто хочет пахал! Да и вон у нас унтер офицеришка ихний стоял на постое, так бабка ему стирала портки, а он за это крупу давал, сахар. Вина перед новым годом даже давал! Вот так сынок! А что теперь, придут опять председатели, комиссары, да парторги всякие! Опять все подчистую выгребут! Так, что сынок нам некоторым хуторянам и разницы-то сильно нет кто теперь у власти, фашисты, али коммунисты!
– Ты что дед?! – испуганно, шепотом, вновь спросил Леша. – Тебя ж за это вон в канаву сведут и пристрелят! Ты это! Ты молчи! – солдат судорожно прятал за пазухой бутылку со спиртом!
– Э-э-э! Сынок! Мне-то уже и бояться стыдно, да и смысла нет! У нас и так уж с бабкой теперь никого и ничего не осталось! Два сына вон, погибли еще в сорок первом, а дочь, где она теперь? Она уехала еще до войны в Харьков. Так и теперь ни слуху, ни духу! Может ее и в живых-то нет?!
Мамонтов быстро собрал с земли паленья. Тяжело дыша, он осмотрелся по сторонам и тихо сказал:
– Ты дед! Давай это! Брось упаднические настроения-то! Все нормально будет! Все путем! Кончится война, заживете еще с бабкой!
Но старик ничего ему не ответил, лишь махнул рукой. Постояв, смахнул слезу из уголка глаз и зачем-то перекрестил Алексея, повернувшись, грустно побрел в хату. Мамонтов смотрел ему в след. Ему, почему-то стало жаль этого человека. Хоть и говорил он не правильные вещи, но какая-то искорка сострадания обожгла сердце парня. Алексей вздохнул и решил об этом разговоре никому не говорить.
В свинарнике его встретили как спасителя. Почти околевшие сослуживцы выхватили из рук дрова и одобрительно усадили на солому в углу. Сержант кидал на Алексея многозначительные взгляды, но спросить о горилке не решался.
В помещение стоял мрачный смрад свиных испражнений, но никто на этот страшный запах не обращал внимания. Все с надеждой следили, как рядовой Голиков усердно разжигал костер. Когда дрова зализали первые языки костра, Мамонтов незаметно вытащил из-за пазухи бутылку и протянул ее Хижняку:
– Вот вам подарок!
– Ай, молодец! Ай, молодец! – обрадовался сержант. – Ну, хлопцы, давайте свои кружки! По капельки нальем! Уж если на голодный желудок спать, так хоть согреться перед сном!
Зазвякали оловянные кружки. Солдаты ободрились. Кто-то достал из вещмешков махорку, кто-то нашел кусок черствого почти засохшего хлеба. По
