ей повода думать, что он замечает её, помнит её имя. Они виделись редко и только в большом обществе. Он был рассеянно и безупречно, безлично вежлив. Он никогда не сказал ей ничего, что бы выходило из рамок светского разговора. И вот сегодня, сейчас она увидела, что он думал о ней, он делает предложение, он целовал её руки – и это всё правда!
И ещё раз всплеснув руками, она зарыдала от счастья. Счастье, пришедшее так неожиданно… и это спокойное утро, эти немногие слова, эта сдержанность её жениха придавали её счастью ещё большую глубину. Склонив голову, закрыв руками лицо, она плакала, и плечи её по-детски вздрагивали.
Родители Милы в растерянности и смущении старались её успокоить. Генерал первым пришёл в себя.
– Дорогой Георгий Александрович, – обратился он к спокойно стоявшему Мальцеву, – вы слышали наш ответ. Жена и я поздравляем вас и Милу и желаем вам долгой и счастливой жизни вдвоём. Извините нас за эту неожиданную сцену. Это наша вина, родителей. Мила ещё очень молода. Мы сделали ошибку, как неопытные в выдавании дочерей замуж, – пошутил он. – Надо было, конечно, её подготовить, мы же полагали, что верным будет первое движение её ума и сердца. Вы видели это движение, – ещё раз пошутил он. – Итак, извините нас, Георгий Александрович, и будем считать свидание законченным. Пусть Мила побудет одна и успокоится.
Мать Милы, опасаясь, что сцена может принять характер смешного, поторопилась протянуть свою руку на прощанье, добавив с милой светской улыбкой:
– К тому же и вы и мы должны быть у Линдеров к завтраку, в час. Но приходите сегодня вечером. Всё это будет большим счастьем для нас. И мы поговорим о дальнейшем.
Мила между тем старалась овладеть собою. Сияя улыбкой счастья и слезами, она говорила:
– Вы не подумайте, Георгий Александрович… это я так… Я ведь никогда не плачу… Правда, папа?
Отец погладил её по плечу, улыбаясь:
– Помолчи, Мила. Тебе уже нечего к сказанному прибавить. На сегодня вполне достаточно.
Мила встретила глаза жениха, и их выражение удивило её: в них не виделось того счастья, той любви, что кипела в её сердце. Было в них нечто иное, совсем непохожее, что-то вроде жалости, может быть, сожаления, лёгкой печали.
– Благодарю вас, Людмила Петровна, – сказал он, поклонившись и прозвенев шпорами, и снова он поцеловал обе руки Милы тем же спокойным поцелуем. Затем он поцеловал руку генеральши, раскланялся с генералом и, сопровождаемый им, покинул гостиную. Мила и мать остались одни.
– Ах, Мила, Мила! – начала генеральша. – Ну как это можно! Что с тобою? Вот не ожидала от тебя! Подумай, как это могло показаться Георгию Александровичу он ведь так мало знает тебя. Могла услышать прислуга… Узнают в обществе… и именно в тот час, когда достоинство в девушке – главное, а ты…
– Мама! – воскликнула Мила. – О чём ты говоришь! Прислуга! Общество! Какое мне дело! Мы никогда не думали о их мнении.
– Это было прежде. Мы не знаем, как
