раз вспомнишь меня с благодарностью. Ну, решай!
– Ладно, вы лучше знаете, согласен, – решил я, подумав, что очень убедительно и сочувственно он говорит, не стоит испытывать судьбу.
Вот примерно такой состоялся диалог. Как сложилась бы судьба, если бы я промолчал? Скорее всего, ошибка вскоре бы обнаружилась и меня вновь призвали, причем велика вероятность, что попал бы я в пехоту. А с моим зрением, несколько замедленной реакцией и неловкостью я, скорее всего, погиб бы в первом же бою. То же самое бы произошло, если бы я определился в Алкино. А я очень туда хотел, ведь под боком мама работает! Впрочем, что гадать, но повезло мне точно, и я не раз вспоминал того фронтовика добрым словом, особенно когда видел, как гибли в первые же дни, часто бестолково, прибывшие с пополнением и не обстрелянные еще ребята-пехотинцы.
Фронтовик еще раз сказал, что я не пожалею о выборе, дал подписать какую-то бумагу, очевидно мое согласие, назвал номер моей команды, предупредив, чтобы я не отлучался и не пропустил, когда по динамику вызовут строиться. Он тепло попрощался, и я вышел в зал. Стало как-то спокойней на душе, все определилось. В эту же команду попали мои новые приятели.
Между тем в зале, на сцене, появились артисты или самодеятельность и начали петь, танцевать, декламировать. Все места были заняты, и мы встали за последним рядом. Концерт то и дело прерывался динамиком, вызывавшим призывников на комиссию. Вдруг сзади, совсем рядом, раздался возмущенный возглас «Украли!..», перешедший в вопль. «Неужто из нашей команды поработали?» – мелькнула мысль, я оглянулся и увидел, как молодой парень рухнул на пол и забился в падучей, изо рта пузырилась пена. Раздались крики: «Врача, санитара! Держите голову, а то разобьет…» Мы придержали голову и пытались успокоить парня. Довольно быстро пришел медработник, сделал укол, парень стих, и его увели. «И таких эпилептиков в армию берут! Что же это такое? Неужели уже некем пополнять армию?..» – такие мысли бродили у меня в голове, и не только у меня. Концерт возобновился, но мы не слушали, а обсуждали происшедшее. Вскоре динамик объявил номер нашей команды и приказал выйти во двор строиться.
Нас набралось человек 40–50. Всех построили в колонну, проверили по списку, и старший сержант, объявив, что он старший нашей маршевой команды («Старшой» обозвали мы его), повел нас на станцию. Замыкал колонну еще один сержант – второй сопровождающий. Вот и знакомый вокзал. Не останавливаясь, мы вышли на подъездные пути и подошли к каким-то пакгаузам. Там каждому выдали «сухой паек» на 4 или 5 дней дороги. Паек показался нам внушительным: несколько буханок черного хлеба, исходя из нормы 900 (!) грамм в сутки, кулек сахарного песку, с десяток воблин на каждого. Я, как и все, пополнил свой похудевший мешок. Затем старший сержант («Старшой») отвел нас к двум сцепленным вагонам-теплушкам, приказал самим определиться, кто с кем едет, занять теплушки и не отлучаться, так как нас скоро прицепят к составу и повезут в Тоцкие лагеря. И тут однородная наша команда распалась на 2 группы по 20–25 человек в каждый вагон, выделились свои вожаки, авторитеты и парии.
В одной группе
