нельзя. И «настроениями» дело не ограничивалось! Так, с 25 ноября по 7 декабря 1930 года в Москве прошёл открытый судебный процесс «Промышленной партии».
Судили людей, в СССР видных. Профессора Калинников и Ларичев были членами президиума Госплана СССР, профессор Рамзин – директором Теплотехнического института. По «торгпромовской» традиции не обошлось без крупных руководителей из Оргтекстиля ВСНХ.
Подсудимые не раз бывали в заграничных командировках, и возможностей для контактов со старыми знакомыми из эмиграции у них хватало.
Главной на процессе была тема возможной интервенции. Профессор Рамзин говорил:
– Нашей основной ставкой была ставка на интервенцию против Советского Союза, ибо лишь интервенция признавалась верным и быстрым способом совершения контрреволюционного переворота…
Без интервенции рассчитывать на переворот не приходилось так же, как без внутреннего переворота внешняя интервенция была обречена ещё до её начала, потому что, хотя имущие классы Антанты и желали страстно падения Советской власти, народные массы Франции и Англии в поход на Москву не пошли бы.
Оставалось одно: действовать руками Польши, Румынии, прибалтийских «лимитрофов» и сил белой эмиграции. И вот такой вариант был вполне реален, потому что каждый возможный участник интервенции был у Антанты в кармане. Кроме того, у каждого из этих клиентов Антанты и США были в СССР свои планы.
Мировой экономический кризис 1929 года ударил по Польше очень больно, и война могла здесь «спустить пар» (не говоря уже о Киеве – сладкой мечте белополяков).
Румыны постоянно опасались утраты оккупированной ими Бессарабии и тоже поддержали бы интервенцию.
Лимитрофы большого значения не имели, но были бы не лишними.
О настроении же офицерской эмиграции можно и не говорить.
То есть шанс был. Но обязательно – при серьёзном внутреннем заговоре. Так что ОГПУ никак не могло выдумать его уже потому, что тут чекистов явно опережали спецслужбы Запада.
Рамзин признавался:
– От прямого технического вредительства центр быстро пошёл к «плановому» вредительству, которое сводилось к таким способам планирования отдельных отраслей народного хозяйства, которые искусственно замедляли бы темп экономического развития страны, создавали диспропорцию между отдельными участками народного хозяйства…
Это говорилось в конце 30-го года – всего через год после начала первой пятилетки. Ещё не время было подсчитывать её успехи и просчеты, и у Сталина не было необходимости объяснять неудачи вредительством. Совсем не с руки было Сталину и расхолаживать народ, «выдумывая» сообщения о том, что в пятилетний план уже при его создании были заложены «мины» планового вредительства. Ведь первой мыслью при этом было бы: «А надо ли выполнять такой план?»
То есть Рамзин говорил правду. И это подтверждается одним письмом Сталина, который – надо же! �
